Жакерия - [11]

. Прочь отсюда, мужичье! Или мы насадим вас на копья.

Крестьяне разбегаются.

Сенешаль. Денек выдался жаркий — пятнадцать убитых. (Толкая труп ногой.) А вот один из тех злодеев, волков, как их зовут. Они как явились внезапно, так и скрылись.

Де Монтрёйль. Пожар потушен, пора возвращаться. Трубач! Труби отбой! (Сиварду.) Мессир рыцарь! Не угодно ли пожаловать с нами?

Брат Жан(держа лошадь под уздцы). Вот лошадь без хозяина. Садись на нее, Пьер, если ты в силах.

Сивард(Монтрёйлю). И вы допустите, чтобы я шел пешком, как слуга? Разве так обращаются с рыцарем?

Сенешаль. Пьер! Отдай свою лошадь дворянину.

Пьер. Но ведь я ранен.

Сенешаль. Без разговоров!.. Этот болван только оттого, что грамотен, корчит из себя важного барина, он смотрит на своих господ почти как на ровню.

Сивард садится на лошадь Пьера и отъезжает с Монтрёйлем и латниками.

Брат Жан. Но, господин сенешаль, он не сможет дойти до замка пешком.

Сенешаль. Пусть устраивается как знает. (Уходит.)

Брат Жан. Вот награда за службу господам! Спасай им жизнь, а они бросят тебя, как искалеченную лошадь.

Пьер. Я думаю, что доберусь до замка пешком.

Брат Жан. Нет, лучше поедем со мной в монастырь. Кто-нибудь уж даст нам осла. (Крестьянам, которые держатся в отдалении.) Эй, друзья мои, сюда!

Появляются Симон, Рено, Моран и другие крестьяне.

Симон. Да тут один из этих псов-латников. Чтоб ему околеть!

Брат Жан. Это славный парень, от него вы ничего, кроме добра, не видали. Помогите мне перенести его в монастырь, я там перевяжу ему рану.

Моран. Э, да это Пьер Ламброн, сын моего кума Ламброна! Бедняга! Рана не опасна?

Брат Жан. Он спас дочь барона, а в награду мессир Жильбер оставил его тут истекать кровью да еще потребовал, чтоб и я его бросил.

Симон. Ах, добрый отец Жан! Вы наше провидение! Не будь вас, кто нас утешил бы? Круто нам приходится теперь от сеньоров.

Рено. Что ни день, то новое мученье!

Моран. Сегодня нас грабили и жгли англичане! А потом грабили и били наши же господа!

Брат Жан. Ваши жалобы справедливы. Но одних жалоб мало! Эх, если б со мной так обращались...

Симон. А что?

Брат Жан. Чем они лучше вас? По какому праву они вас мучают? Разве вы не такие же дети Адама, как они? Не такая ж у вас плоть, как и у этих надменных сеньоров? Отчего же вы отданы им на съедение, как овцы волкам?

Симон. Вы нам задаете вопросы, отец, точно мы в силах на них ответить. Мы простые деревенские люди, народ темный. Но коли так устроен свет, значит, почему-нибудь да надо, чтобы мы были несчастны.

Брат Жан. А я вам скажу, почему вы так несчастны. Вы несчастны потому, что вы трусы. Разве вы не так же ловки, не так же сильны, как ваши господа? Много ли между ними молодцов, которые смогут поднять такой тяжелый молот, как у тебя, Моран?

Моран. Да, это правда, молот у меня тяжелый.

Брат Жан. Отчего же ваши притеснители так зазнались? Оттого, повторяю, что вы трусы. На вашу трусость они и рассчитывают. Видали вы, чтобы одна собака напала на другую, когда та оскалит зубы? А вот в ту, что первая кинется бежать, в ту немедля вцепятся: ведь и трус набирается храбрости, видя, что враг удирает. Легко выказывать смелость с теми, у кого заячье сердце, кто дрожит при виде платья, расшитого гербами. Но я только теряю с вами время, а Пьеру нужна моя помощь. Кто даст мне осла, чтобы его перевезти? Оставил ли вам сенешаль хоть одного?

Брат Жан уходит с Пьером и несколькими крестьянами.

Симон. Люблю я отца Жана. Он говорит с нами так, точно мы сами беседуем друг с другом. Совсем не то, что покойный аббат Бонифаций, да пошлет господь мир его душе! Тот нам такие читал проповеди, что сам черт не разберет.

Рено. А видали вы, как он, даром что монах, взялся за пику и как он бился? Он так же храбр, как и учен.

Симон. Он нам сказал и повторил то, что английский стрелок говорил давеча утром.

Моран. Да, но этот стрелок оказался предателем, вы же видели.

Рено. Согласен, а все же и он мог сказать правду.

Симон. Конечно, и я начинаю сильно задумываться над этим.

Рено. А я уже давно об этом думаю.

Моран. Я хорошо знаю, о чем ты думаешь, и сам раздумываю не меньше твоего.

Симон. Воин и монах, не сговариваясь, сказали одно и то же.

Рено. Он говорил чистую правду. Да, мы трусы, если нас безнаказанно стригут люди, которые не сильнее нас.

Моран. Как это он сказал: собака не нападает на другую, когда та оскалит зубы?

Симон. Он еще говорил, что мы трусим перед платьем, расшитым гербами. Гм... Но ведь я, если захочу, одним махом надвое перерублю это дерево, а голову отрубить не труднее.

Моран. А мы-то, простофили, позволили увести столько наших коров!

Симон. А я — бедного моего бычка. Сожрут они его!

Рено. Эх, кабы все да одно думали!

Симон. Рено! Я, кажется, тебя понимаю. У меня лук недурен, не в обиду будь сказано англичанину. Если ты на что-нибудь решишься, я с моим луком стану рядом с тобой.

Моран. Верно. У нас только и осталось, что наши луки. Почти все остальное у нас забрали.

Уходят.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Крестьянская хижина.

Рено, Симон и Жанета сидят около постели, на которой лежит покойница.

Симон. Умерла моя бедная Елизавета, и мой ребенок умер с ней.

Жанета. Умерла, не успев приобщиться!