Жак де Моле - [23]

Ногаре вспомнил, как занес уже было руку, чтобы отвесить пощечину понтифексу, но потом словно опомнился и приказал сделать это Скьярре Колонне, которого Бонифаций VIII всячески притеснял до этого. В противном случае у короля могли возникнуть серьезные подозрения относительно того, в кого на самом деле верит его преданный легат.

Однако предаваться сладостным воспоминаниям времени не было. Ногаре чувствовал, что король замышляет что-то еще более грандиозное, чем простое оскорбление папы римского. Как изменились времена! Еще сто лет назад, когда братья катары отчаянно дрались за свою жизнь, и подумать нельзя было, что кто-то из них когда-нибудь окажется на службе у короля и по его приказу будет делать все, чтобы расшатать изнутри и развалить авторитет христианской церкви.

Следующим шагом короля должен быть удачный ход против рыцарей Храма. Если авторитет папы пошатнулся, то теперь эти поборники веры оказались совершенно беззащитными. Зная короля, Ногаре мог предположить, что его повелитель ни с кем не захочет делиться властью. Недавно храмовники оскорбили Филиппа тем, что отказались сделать его своим почетным рыцарем, а также не стали вступать в союз с орденом госпитальеров, на который у короля Франции было большое влияние и где он хотел утвердить свою власть, сделав Магистром объединенного ордена одного из своих братьев.

Помимо всего прочего, правитель Франции уже начал собирать компрометирующие орден сведения. Ногаре по приказу короля присутствовал при допросе одного из перебежчиков, некоего Эскена де Флойрана из Безье, помощника приора Монфокона. Явно для святой инквизиции собиралось досье для дальнейшего обвинения ордена в ереси.

Продолжая вглядываться в причудливый восточный орнамент, Ногаре испытал прилив радости. Это та самая инквизиция, которая и была создана для уничтожения его братьев катар. А сейчас он, Ногаре, может спокойно использовать сие грязное орудие в своих целях и с помощью некогда неумолимого палача привести на эшафот тех, кто по праву считался самым надежным оплотом христианства.

Сначала он с помощью той же святой инквизиции бросит в костер весь орден чванливых храмовников, а затем с помощью обезумевшего короля и весь мир, поклоняющийся не истинному Богу, Богу Света и Чистого Духа, а жалкому ремесленнику, создавшему эту гнилую, разлагающуюся тюрьму, называемую материей.

Неожиданно сладостные грезы Ногаре были прерваны громким стуком в дверь. Гийом застыл посреди комнаты, боясь, что в порыве страсти он мог вслух высказать то, о чем не осмеливался вплоть до этого момента признаться самому себе.

На пороге появился слуга.

— В чем дело? — резко осведомился королевский легат.

Слуга был бледен и от волнения переступал с ноги на ногу. Вся его жалкая и нерешительная фигура говорила о том, что принесенная им весть не из приятных.

— Ну! — торопил его Ногаре.

— Король… Он у тамплиеров!

— Как!

— Во время бунта рыцари предложили ему свой замок в качестве убежища.

Начинающий было разгораться факел Смерти вдруг стал гаснуть, превращаясь на глазах в безобидную головешку.

Тайна Монсегюра

Ересь катар еще во время пресловутого крестового похода начала обрастать легендами, и одна из этих легенд говорила о некоем сокровище, которое и хранилось в осажденном Монсегюре. Феодалам севера было известно, что еретики обладают несметными богатствами. Альбигойская вера запрещала еретикам носить оружие, однако катары, оправившись от шока, произведенного первыми массовыми сожжениями безоружных людей в кострах инквизиции, нашли средства, чтобы нанять для защиты своих городов хорошо обученных и прекрасно вооруженных наемников, запросивших, между прочим, немалые деньги за свои услуги. Впрочем, происхождение подобных средств на оборону можно было объяснить щедрыми пожертвованиями богатых феодалов, которые также считались членами альбигойского сообщества.

Но по мере развития крестового похода среди рыцарей все больше и больше укреплялось мнение, будто сокровище катар имеет прежде всего мистический, а не материальный смысл и что некая вещь, весьма важная и таинственная, скрывается еретиками за неприступными стенами Монсегюра. Однако после падения города крестоносцы так ничего и не нашли. Правда, во время самой осады, в завершающей ее стадии, непосредственно накануне сдачи крепости на милость победителей, имел место весьма необычный инцидент, о котором и следует упомянуть в связи с тем, что творилось сейчас у башни Тампль, где король Франции столь неожиданно обрел для всех убежище.

В течение всей осады Монсегюра число нападавших почти всегда превышало 10 тысяч человек. Обладая такими человеческими ресурсами, атакующие пытались замкнуть в плотное кольцо весь высокий и неприступный холм, на котором и располагалась крепость, чтобы контролировать все входы и выходы. Защитников было 400 человек, из которых 150 или 180 были «совершенными», то есть не способными держать в руках оружие. Но, несмотря на такое подавляющее превосходство в силе, взять город в жесткую блокаду осаждавшим так и не удалось. Дело в том, что среди них нашлись люди, которые по мере развития событий все больше и больше начинали сочувствовать еретикам. В результате воины Христовы сквозь пальцы смотрели на то, как осажденные еретики время от времени покидали город и спокойно проходили сквозь установленные посты.