Зейнаб - [59]
Сколько раз забывал он эту девушку и вновь возвращался мыслями к ней! Совсем недавно ему казалось, что сердце его смирилось, но стоило ему взглянуть на ее письмо, как душу пронзила прежняя боль. Почему он так привязан к ней, почему невольно сравнивает с ней каждую девушку? Может, всему виной детская уверенность, что Азиза — его суженая? Неужели этот вздор настолько глубоко укоренился в нем, что он принимает его за моральное обязательство? Но сколько красивых девочек играло с ним в дни его детства! Да, но они были из семей феллахов. «Прими мое последнее прости, Хамид!» Ну что ж, прощай, Азиза!
Хамид пообедал вместе с отцом и братьями и удалился к себе. Они же до вечера так и не вышли из‑за стола. Потом кто‑то из них отправился в поля, а остальные принялись за нарды. Рассчитывая немного отвлечься от своих дум и скоротать время, Хамид велел оседлать коня.
Он ехал до дальнего поля целый час. Солнце уже не было таким палящим, приятный ветерок веял живительной прохладой. Тропинки, пересекающие хлопковые поля, издалека казались тонкими ниточками, а у горизонта все сливалось в необъятное золотисто‑зеленое море хлопка без единого островка. Ясное небо дышало безмятежным покоем.
Хамид слез с коня и, ведя его в поводу, неторопливо пошел между кустами хлопка, рассматривая их уже почти созревшие коробочки. Но через несколько минут он забыл и о коробочках и о прекрасных желтых бутонах хлопка и перенесся в мир мечтаний. Далекое солнце, полыхая оранжевым пламенем, стремительно двигалось к закату. От его прощального поцелуя вспыхнули небо и земля. Один на этой бескрайней зеленой равнине с темнеющей линией горизонта, Хамид в смятении размышлял о предметах и людях, о других бесчисленных мирах, где также есть движение и покой, живая и неживая природа и неведомые существа. Так он брел вперед, без всякой цели, а конь следовал за ним, натягивая узду и стуча копытами по земле. Когда Хамид очнулся от своих дум, то увидел, что ночь уже близка. Он снова сел на коня и тронул поводья.
Между тем дневной свет померк. Небо нахмурилось и натянуло темное покрывало. Всходящая луна слала свои страстные взоры этому смятенному миру. Ночь еще не наступила, все вокруг было неясно и зыбко. Взор луны был полон такой неистовой страсти, что будь у мира не твердокаменное сердце, он давно отозвался бы на этот призыв.
Радуясь ночному покою и сладостному ветру, Хамид взмыл на ковре своих мечтаний в те безграничные просторы, где часто блуждаем и мы, не видя перед собою путеводной звезды. Так, погруженный в свои мечты, он проделал весь обратный путь. Только когда он уже достиг деревни, людской шум и суета привели его в чувство. Хамид поужинал, но, не в силах оставаться дома, опять пошел на хлопковую плантацию, туда, где находилось водяное колесо. Он захватил с собой гитару и на ходу задумчиво перебирал ее струны.
Придя на место, Хамид нашел там знакомого феллаха; возле него стоял сын одного из арендаторов, который также не спал в эту ночь, поливая свое поле по другую сторону канала. Едва Хамид присел, как мальчик, набросив на плечи крестьянский плащ, отправился обратно к отцу.
Феллах больше заботился об архимедовом винте, чем о водяном колесе, которое скрипело поблизости. Господин Махмуд попросил его приглядеть за колесом, чтобы закончить поливку хлопка до того, как перекроют воду, дабы ему не пришлось вновь уговаривать инженера‑ирригатора, с которым он и так претерпел столько мытарств. Хамид расстелил коврик, на котором при случае можно было вздремнуть, и предложил феллаху заняться своим делом, а присмотр за колесом он взял на себя, сказав, что позовет его, если захочет поспать.
Поле чуть колыхалось в лунном свете, звуков не было слышно, лишь поскрипывали оросительные устройства, и Хамид сидел один, пристально глядя на воду, которая тихо журчала в канале. Все вокруг было полно красоты и очарования. По беспредельным просторам небес катилась полная луна. Но Хамид ушел в себя и не обращал внимания на окружающее.
Прошел час, прежде чем он поднял голову и устремил свой взгляд на луну, ища у нее сочувствия и ответа. Ночное светило метало на землю стрелы своих лучей — этих страстных взглядов, под которыми изнывают влюбленные безумцы, томясь в разлуке с предметом своей любви.
О, царица ночи, украшение небес! О, счастье бодрствующего, который поверяет ночному мраку свои мечты, стремясь найти целительный бальзам в неслышном движении небесных сфер, но, увы, лишь усугубляя этим свои страдания! О, вечная ночная странница, ты улыбаешься влюбленным и шлешь им свои пламенные взгляды, раздувая их страсть. Твои сладкие поцелуи несут им, трепещущим в страданиях и. муках любви, забвение. О, подруга одинокого и утешение отверженного, почему ты так бледна среди своего сияющего царства? Тебя изнурило это вечное бодрствование или извела непреходящая страсть? Ответь!
О, луна, луна! Как прекрасен твой лик, как мила ты моей душе, моя прекрасная, далекая возлюбленная! Веками не спускаешь ты очей с влюбленных, наполняешь их сладким дурманом. Сколько цветов и трав проводили бессонные ночи под твоим надзором, в лучах твоего света, склоняясь под дуновением зефира и трепетно прижимаясь друг к другу. И речные воды текли в блаженстве и неге, когда ты шествовала по глади их — по своим серебряным тропам!
