Зейнаб - [28]

Несмотря на кажущуюся уравновешенность, Хамид был юношей чрезвычайно впечатлительным. Ему постоянно казалось, что чуть ли не все окружающие стремятся узнать его сердечные тайны. Поэтому он долго колебался, прежде чем пойти к Азизе — этому ангелу, как он теперь ее называл про себя. Его пылкое воображение наделяло Азизу всеми атрибутами молодости и красоты, хотя он не видел свою подругу вот уже четыре года, ибо родители держали ее в строгости, опасаясь, как бы она не попалась в сети соблазна, которые расставляет перед каждой взрослой девушкой враг рода человеческого.

Хотя Хамид долго не видел ее, он нисколько не сомневался, что она ничуть не похожа на всех тех девушек, которых ему довелось до сих пор встретить. Он как будто совсем позабыл о существовании Зейнаб. Азиза была в его воображении прекрасной жемчужиной в короне юности.

Вечером следующего дня он с замиранием сердца и трепетом в душе подошел к дверям ее дома. Войдя внутрь, он сразу же увидел Азизу в кругу ее родственниц и родственников. Все встали, чтоб поздороваться с ним, а самая старшая поцеловала его в лоб и пригласила сесть на мягкий стул. Прерванный было разговор возобновился. Время от времени кто‑нибудь из женщин обращался к Хамиду с вопросом о его здоровье, о делах, о том, почему он так долго у них не был. Вначале он отвечал, но невпопад, а потом и вовсе умолк. Он сидел потупившись, не принимая участия в общей беседе и лишь исподтишка поглядывая на собравшихся. Вспыхивающий то и дело смех не прибавлял ему веселости. Когда внимание присутствующих сосредоточивалось на рассказчике, Хамид украдкой смотрел на ту, которую так хотел увидеть. Он наглядеться не мог на ее лицо, такое ему знакомое и в то же время какое‑то новое, в котором с трудом можно было узнать Азизу — подружку его детства. Черты ее приобрели выразительность, отточенность, на прелестных устах девушки сверкала ослепительная улыбка. Думая о ее чувствах, Хамид ни на минуту не сомневался в том, что вызывает в ней ответное чувство.

Боясь, как бы кто‑нибудь не понял, что творится в его душе, Хамид вскоре поднялся и откланялся. Его уговаривали остаться, но он был непреклонен, объявил, что у него назначена важная встреча. Внешне он держался спокойно, но ему казалось, будто чьи‑то глаза неотступно следят за ним с потолка и свободно читают его мысли: недаром же истинной причиной его поспешного ухода был страх, что его разоблачат.

Он вышел, сделал несколько неторопливых шагов, а затем со всех ног бросился в ближайший сад и там упал прямо на землю, под деревья. Справа от него в арыке струилась вода. Ветер сбрасывал на ее поверхность засохшие листья. Время от времени по воде проплывала лягушка. Несколько минут Хамид сидел в полной растерянности, потом задумчиво принялся бросать в воду мелкие камешки.

Когда он овладел собой, то вновь обратился к мыслям о смысле и сущности жизни, об этой девушке, Азизе, которая украдкой смотрела на него, так же как и он на нее. Затем мысли его приняли иное направление: он вообразил себя наедине с возлюбленной, когда она, дрожа от робости, придет на первое свидание к нему… Начнется беседа, которая будет сладостнее меда и слова которой он навеки сохранит в сердце. Они будут совершенно одни в прелестном, тихом уголке земли, где дует прохладный ветерок и меланхолически поют птицы. Природа дарит им радость и блаженство, и они погружаются в него. Сколь сладостны эти мгновения, какое наслаждение несут они сердцу!

На другой день Хамид только о том и думал, как бы еще раз увидеть Азизу. Он боялся, что его визиты сочтут слишком частыми и назойливыми. Он попытался превозмочь себя, заставить сидеть дома. Но в тот же час, что и вчера, он уже входил в дом Азизы. Там он увидел тех же самых людей. Они рассказывали истории, очень похожие на вчерашние, а Хамид чувствовал, что внутри у него все кипит и на лице проступают явные признаки его душевного состояния. Он поспешил проститься, воспользовавшись каким‑то пустячным предлогом.

Удрученный, растерянный, шел он куда глаза глядят. Временами замедлял шаги и почти останавливался, потом вдруг бросался вперед и опять останавливался, будто размышляя, а не повернуть ли назад. Он с трудом владел собой, брови его то и дело сходились на переносье. Ах, любезный читатель, хотел бы я знать, что за удар поразил этого обычно столь спокойного, выдержанного юношу, что так всполошило, взбудоражило его? Или это небесная кара постигла его за грех, который он совершил, отдавшись любви? Но разве, позволив душе своей наслаждаться одним из самых чистых и благородных чувств на земле, мы навлекаем на себя несчастье?

Бедняга задыхаясь мчался через поля, пока не достиг берега канала. Там он бросился под развесистое тутовое дерево и принялся строить планы — один смелее другого, — как бы увести эту девушку из окружения ее родственников, усесться с нею где‑нибудь в уединенном месте, прижать ее к своей груди и забыть об всем на свете.

Остаток дня он провел в размышлениях, ночью спал лишь урывками. Чуть только рука утра приподняла полог ночи, как вынужденное лежание в постели превратилось для него в настоящую пытку. Волнение вновь овладело им. Он встал и отправился в мечеть. В столь необычный час она показалась ему совсем незнакомой. Он шел во тьме, через которую свет начинавшегося утра просачивался так же медленно, как надежда проникает в душу отчаявшегося. Небо светлело медленно, звезды гасли неторопливо одна за другой. Молчание властвовало над миром. Ни звука, ни шороха не было слышно, лишь изредка тишину прорезал крик петухов, перекликавшихся в разных концах деревни. Но занялась заря, и раздался призывный крик муэдзина.