Зерна гранита - [49]

Все переглянулись, но никто в ответ не сказал ни слова.

Дед Стоян пригладил усы и сам ответил:

— Девятьсот девяносто девять ступеней, ребята. А сейчас мне скажите, где тысячная ступенька?

Снова молчание, переглядывания, неловкость.

Старый коммунист улыбнулся.

— Тысячная ступенька здесь, — указал он на свою грудь. — В моем сердце, в ваших сердцах, в сердцах болгар, которые любят Россию и верят русским…

Расстались поздно ночью. Черньо Йотов, партизан из отряда, остался с ребятами из Малка-Желязны, а Владо и Иван направились обратно в Тетевен.

Шли молча, переходили небольшие речушки, впадины, наконец оказались на тропинке, петлявшей по склонам вершины Червен, но продолжали идти молча. Когда подошли к Тетевену, Иван остановился, обернулся к Владо и схватил его за руку.

— А знаешь, у меня до сих пор перед глазами дед Стоян. Умный и мудрый человек. Вот он, старый коммунист! Я учился у Тодора Златанова, у Симеона Куманова… Учусь и у бай Дико Гаврилова… Перед каждым старым коммунистом шапку снимаю, поклониться до земли готов им за те политические уроки, что они нам дают… И все думаю: «Как же велик капитал партии!»

Они молча постояли, вглядываясь в спящий Тетевен.

— Думаю я и о наших городах, — снова заговорил Иван, — и кажется мне, что каждый из них похож на Шипку, которая уже много лет наполняет наши сердца любовью к братушкам.

Спустились в город. Остановились, огляделись, пожали друг другу руки и разошлись.

«Да-а!.. Эти воспоминания о минувших днях пришли, чтобы ободрить меня, подготовить к новой встрече с Темницей и его подручными, — с благодарностью подумал Иван. — Бессилие всегда прибегает к жестокости, но оно слабо, чтобы сломить меня!..»

Ему захотелось уснуть. Он нашел одеяло, свернулся клубком, но сон от него бежал, а перед глазами вставали родные и близкие люди. Они смотрели на него. Улыбались с теплотой и любовью и твердо шептали: «Ты сильный!.. Не предавай!.. Еще секунда — и победителем будешь ты!»

ДОВЕРИЕ

Малый достаток в семье вынудил Ивана пойти разнорабочим на строительство шоссе Тетевен — Рибарица. Когда он пришел наниматься на работу, прораб недоверчиво посмотрел на него из-под косматых бровей.

— Слишком ты мал да слабоват, кажется. Щебенку бросать — это тебе не мячик гонять…

— Попробуем! — предложил Иван.

— Ну, попробовать-то можно, а только знаешь, сколько здоровых мужиков работы ждут!

— Не подведет! — подали за Ивана голос несколько грубоватых, прокаленных на солнце рабочих, усевшихся неподалеку от прораба.

Иван удивленно посмотрел на них. Они не знали его, а все-таки за него ручались. Когда он уходил, один из них заговорщицки подмигнул ему.

Чудесные люди!

Тодор Златанов, родственник и первый учитель-коммунист Ивана, не раз говорил ему о рабочем классе, его единстве, о сильном чувстве товарищества у людей.

«Когда бросили меня в тюрьму, — вспомнился Ивану рассказ Златанова, — на мне один потрепанный пиджак был да еще более изношенные брюки. А зима стояла суровая. Улегся я в ногах у заключенных, чтобы хоть немного согреться. И неожиданно в один прекрасный день получаю посылку. Открываю ее и глазам своим не верю: теплая шерстяная одежда, еда. Хотел ее вернуть, поскольку был убежден, что произошла явная ошибка. Уже собрался это сделать, но один из товарищей меня остановил.

«Не сомневайся, это для тебя, — сказал он мне. — Это от наших рабочих. Они по крохам собирают средства, чтобы не дать нам умереть как собакам».

Иван свято верил этому человеку, который утверждал: «Только в рабочем классе живет подлинное товарищество. Ты должен искать его. Потому что оно всегда взаимно. Не забывай, что доверие — это самая важная штука. Если ты однажды потеряешь доверие, трудно его потом завоевать. Береги его!»

Тодор Златанов красиво говорить не умел и не любил. Ивану всегда казалось, что он презирает напыщенные слова, и уже одно это нравилось ему. У дяди Тодора, как его называл Иван, было одно слово: «Надо». В него он вкладывал многое: и долг, и преданность, и веру, и любовь. Для Ивана это слово вскоре превратилось в закон.

Однажды вечером Тодор Златанов пришел, падая от усталости, едва передвигая ноги. Он пешком прошел от Червен-Бряга до Тетевена. Продолговатое лицо его, казалось, еще больше вытянулось, щеки ввалились, побледнели. Когда они поздоровались за руку, Иван заметил, что ладонь у него горячая.

— Ты горишь!

— Мир на огне держится, а я что же, исключение? — попытался пошутить Тодор.

— Оставь мир в покое, тебя трясет…

— Да, есть немного, — согласился Тодор.

Иван нашел хинин, взял у своего отца коньяк и принялся лечить Тодора. Они были одни. Печка гудела, и через открытую дверцу из нее вырывались язычки пламени. Тодор привалился спиной к двум подушкам, лежавшим на лавке, а ноги положил на стул.

— Я узнал, — повернулся он к Ивану, — что ты работаешь в бригаде чернорабочих на строительстве шоссе на Рибарицу. Там есть наши товарищи, отправленные в ссылку. Они сами тебя разыщут. Ты не должен проявлять к ним никакого интереса. Будешь поддерживать связь только с тем, кто даст о себе знать. От него будешь получать и задания. И запомни: надо!

Бай Павел закрыл трактир рано, отправился поболтать с гостем. Любил он Тодора за его добрый характер и открытое сердце. Когда он слушал Тодора, душа его наполнялась теплом. Завязался разговор. И в этот вечер о чем только они не говорили!