Зеркало моды - [89]

Я чувствую себя особенным, потому что мне посчастливилось почти двадцать лет дружить с леди Кьюнард. Я всегда восхищался ее оригинальностью и фантазией, ее смелостью, отсутствием застенчивости и остроумием. Я видел леди Кьюнард во Франции, Италии, Германии и Америке во множестве самых разных, иногда трагических, жизненных ситуаций. А иной раз – в ужасно комичных. Как-то раз я снял ее с карусели у цирка, которая вращалась, по ее мнению, слишком быстро, в другой раз обнаружил, что она облилась молоком из ведра: ее туда толкнула, лягнув, корова. В ее обществе любой человек чувствовал себя удивительно приятно; в ее присутствии я ловил себя на мысли, что в данный момент совершенно счастлив. Как и другие, я чувствовал, что она по-особому сопереживает мне и моим трудностям, она понимала все, что творится у меня в голове, иногда даже лучше меня самого. Искренняя теплота и сострадание, за которые друзья обожали ее, превращали леди Кьюнард в человека чувствительного и ранимого. Артистов и молодежь она всегда горячо поддерживала.

Когда мы только познакомились с леди Кьюнард, она жила в большом доме на Гросвенор-сквер, обставленном в стиле французского XVIII века, и при этом на стенах гостиной висели картины Мари Лорансен в зеркальных рамах. Гости, которые бывали у нее на обедах или ужинах, собирались в маленьком будуаре внизу и, недружелюбно поглядывая друг на друга, ждали появления хозяйки дома. Эмеральд (то есть Изумруд), как ее теперь звали, поскольку она сочла это имя более благозвучным, чем Мод, как всегда задерживалась. Иногда она спускалась к гостям раздраженная. «Всё не так, как надо. Почему лакей не мог открыть окно и последить за огнем?» Она принималась дергать за оконный шнурок и крайне неловко орудовать кочергой. А потом вдруг приходила в себя, на ее лице появлялась улыбка, и она смеялась над собственной нелепостью. Или, например, Эмеральд заходила в комнате и говорила: «Моя горничная ужасно на меня сердита за то, что я спустилась. Она говорит, я неподобающе одета, и она не успела выпрямить мне ресницы».

Затем она представляла друг другу гостей. «Вы правда не знаете посла? Что ж, господин посол, это малышка Шейла. Все знают малышку Шейлу». (Тут леди Милбенк скромно улыбалась, как придворная красавица с картины Питера Лели.) «А это крошка Поппи. Все любят крошку Поппи, все сходят по ней с ума». Или указывала повернутой вверх ладонью на пожилого джентльмена с грозным лицом: «Это лорд Бернерс, бойкий малый». Покончив с представлением, леди Кьюнард тотчас придумывала какое-нибудь развлечение, участвуя в котором самые несхожие друг с другом люди, связанные только чувством обожания к удивительной хозяйке дома, начинали общаться с большой взаимной симпатией.

Гений леди Кьюнард освещал небольшой круглый обеденный стол, выкрашенный в зеленый цвет. Она пробуждала дремлющие в каждом из гостей лучшие качества и мастерски умела предоставить каждому тему для разговора – ту, где ему было что сказать, но при этом незамедлительно ее меняла, как только рассказ гостя начинал всем наскучивать. Речь же самой леди Кьюнард превращалась в блестящее представление с шутками или настоящую драму. Она великолепно умела выбрать для нее подходящий момент. Ее хриплый голосок отличался удивительными модуляциями, жесты были красноречивыми, смех – заразительным, а доверительная манера – искренней, так что каждый знал: он оказался в необыкновенной компании.

У леди Кьюнард было много врагов. Некоторых людей она не сумела должным образом оценить. Возможно, она не смогла бы занять важное место в более строгом и церемонном обществе эдвардианцев, но ей удалось привнести свет и оригинальность хотя бы в традиционное общество конца георгианского периода. Рассказывают, что когда герцогиня Йоркская стала королевой Англии, она вздохнула, сказав: «Боюсь, и теперь нам не попасть в круг общения леди Кьюнард. Видите ли, она очень часто повторяла, что мы с Берти не модные».

С приходом Второй мировой войны мир Эмеральд Кьюнард рухнул. Дом на Гросвенор-сквер опустел, лакеев призвали в армию, картины Мари Лорансен распродали. После неудачной поездки в Америку Эмеральд, которой там ужасно не понравилось и которую там не принял никто, кроме нескольких преданных и верных друзей, вернулась в Лондон и сняла две комнаты в отеле «Дорчестер». Привычного для нее общества больше не существовало; поговаривали о ее шатком финансовом положении, а она сама признавалась друзьям, как трудно ей экономить. И даже в таких стесненных обстоятельствах леди Кьюнард, как это ни парадоксально, удавалось пребывать в расцвете сил. Никогда раньше не выглядела она настолько цельной личностью; никогда раньше не казалась своим друзьям настолько мудрой, доброй и понимающей. И хотя, живя в большом отеле, леди Кьюнард была далека от суровых правил карточной системы и от очередей, она, словно барометр, тонко чувствовала все изменения, происходящие за стенами ее башни из слоновой кости. Со временем она достигла такого уровня, что стала называть некоторых людей намного моложе себя «устаревшими», потому что их мнение о мире не отвечало новому положению вещей.