Зеркало для двоих - [16]

— Что случилось? — серьезно спросил отец.

Она выпрямилась, отложила в сторону вилку и внятно проговорила:

— Папа, так было надо, честное слово.

На этом инцидент был исчерпан. Честному слову в семье Самсоновых верили…

С этого дня жизнь ее полностью переменилась. Таня начала бояться зеркала. Не то чтобы она совсем в него не смотрелась, нужно ведь было чистить зубы и заплетать косу. Просто теперь она ограничивалась быстрым поверхностным взглядом, вполне достаточным для того, чтобы оценить аккуратность прически, но не позволяющим разглядеть детали.

Но однажды Татьяна все-таки набралась смелости… Мама с папой еще не вернулись с работы, и наблюдать за ней имел возможность только лохматый серый кот. Который, впрочем, этой возможностью и воспользовался, проводив ее до маминого туалетного столика перед зеркалом и усевшись неподалеку на собственный хвост. Таня мысленно просчитала до десяти, а потом заставила себя поднять глаза. Отражение было все таким же: отчаянно некрасивым и заранее испуганным. Она вздохнула и принялась за дело.

На полированной полочке перед трюмо стояло множество скляночек и флаконов, распространяющих вокруг удивительный, нежный аромат. Таня раньше любила смотреть, как мама собирается в театр или в гости, и поэтому примерно представляла, как и для чего используется то или иное средство. Первым делом она взяла в руки небольшой тюбик с тональным кремом и выдавила розовую полоску себе на ладонь. Крем пах взрослой, запретной жизнью, наверное, поэтому пальцы ее дрожали, когда она наносила первые робкие мазки на нос и щеки. Потом в ход пошла пудра «Балет», потом черный карандаш, потом тушь для ресниц… Тени для век и губную помаду Таня сразу решительно отодвинула в сторону. Ну, не могло быть у настоящей красавицы синих полукружий над глазами и алых, блестящих губ!

Старинные часы на стене пробили половину шестого. До прихода родителей оставалось чуть меньше часа. Татьяна сделал несколько шагов назад и взглянула на свое отражение так, как художник смотрит на только что написанную картину. Нет, она не стала похожей на героиню «Ералаша», распугавшую своим «макияжем» грабителей, но лицо ее все же приобрело какое-то неживое, жалкое выражение. А самое страшное, что оно не сделалось красивым. Щеки оставались все такими же одутловатыми, глазки — маленькими и невыразительными, а губы расплывшимися и бесформенными…

В ванную Таня кота не пустила, оставив его сиротливо мяукать за дверью. Включенная на полную мощность вода хлестала из крана, теплые брызги стекали по стенам и большому прямоугольному зеркалу, а она сидела на кафельном полу и горько плакала, искренне не понимая, почему где-то там, в небесной канцелярии, так сурово наказать решили именно ее. В конце концов, умывшись душистым цветочным мылом, Таня выползла из ванной, уныло прошествовала мимо обиженного кота и заперлась в своей комнате, среди некогда любимых книг. Смотреть на разноцветные корешки толстых томов сейчас было необычайно грустно. Татьяна подошла к полке, достала одну из книжек, со взрослой, усталой усмешкой перелистала ее и с остервенением засунула на место, сминая и подгибая страницы. Конечно же! Все ее любимые героини были красавицами: и Констанция, и леди Ровенна, и Люба Шевцова. Одна несчастная Пеппи Длинныйчулок могла составить ей достойную компанию. А что? Те же рыжие волосы, те же веснушки, та же нескладная фигура. Но только если Пеппи напоминала очаровательного мальчишку-озорника, то Таня, к сожалению, лишь робкую, светлоглазую тихоню-отличницу… А еще Пеппи были неведомы страдания любви. Не то что этим красавицам Джульеттам-Офелиям. Одна из-за любви отравилась, другая — утопилась! Таня немного подумала и вытащила из шкафа синенький томик Шекспира. Мама всегда убирала его на самую верхнюю полку, приговаривая: «Тебе еще рано это читать, все равно ничего не поймешь».

Но Татьяна упрямо переставляла книжку вниз и вечерами, устроившись в кровати, погружалась в мир кровопролитных страстей и безумной любви. Сейчас ей очень хотелось найти сцену похорон Офелии. «Вот возьму и умру, — размышляла она, — просто не захочу жить и погасну, как электрическая лампочка. Тогда меня положат в гроб, и все идущие на кладбище будут говорить: «А ведь она, в сущности, была красивой!» Меня нарядят в белое платье и волосы уберут цветами. И, может быть, тогда Алеша, как Лаэрт, кинется в мою могилу и станет кричать, что это он виноват в моей гибели, что он просто хотел меня позлить. Но будет уже поздно…» Таня почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а подбородок перекашивается от подступающих рыданий, и уже сквозь соленую, дрожащую пелену она заметила строки, заставившие ее мгновенно протереть кулачком глаза и поднести книжку поближе к настольной лампе.

«Офелия, я очень бы хотела, чтоб ваша красота была причиной дикого расстройства принца», — говорила дочери Полония королева Гертруда. О том, что хотел выразить этими строками Шекспир, Татьяна задуматься просто не успела. Она мгновенно определила для этой фразы свой личный, магический смысл. Теперь эти слова звучали как заклинание.