Зеркальная страна - [3]

Беру телефон, открываю погоду. Для меня Эдинбург по-прежнему на втором месте после Венис-Бич. Никогда не задумывалась, почему всегда смотрю его метеосводку. Шесть градусов и сильный дождь. Всматриваюсь в темноту за окном, вдали маячат белые линии взлетно-посадочных огней.

В Великобритании всего шесть утра, но уже есть новое видео: «День третий, пятое апреля». Не буду смотреть! Я и так знаю, что ничего не изменилось. Эл не нашли, да этого никто и не ждет. Внизу еще одна заметка, опубликовали меньше двух часов назад. «Муж-доктор пропавшей женщины из Лейта теряет надежду». При виде фотографии у меня перехватывает дыхание. На Росса больно смотреть. Он сидит на корточках у невысокой стены, прижав колени к подбородку. Рядом с ним стоит мужчина в длинной куртке с капюшоном и что-то говорит, но Росс явно не обращает на него внимания. Он смотрит на залив, рот полуоткрыт, зубы стиснуты в стоне отчаяния и невыносимого горя.

Со стуком захлопываю ноутбук и залпом допиваю вино. На меня оборачиваются. Руки дрожат, в глазах печет. Перелет из Нью-Йорка в Эдинбург долгий, но недостаточно. Я отдала бы все что угодно, лишь бы не возвращаться никогда!

Встаю, беру ноутбук, бросаю на стол двадцатку и иду в другой бар – больше не вынесу непрестанных «мэм» официанта. На ногах я держусь нетвердо; наверное, стоило съесть тот чизбургер… Неважно. Уже ничего не важно. На меня все еще оборачиваются, и я гадаю, не сказала ли это вслух. Потом понимаю, что иду и трясу головой. Я должна верить, что ничего не изменилось, что мой страх и гнетущая паника ничего не значат. Вспоминаю Эдинбург, Лейт, серый каменный дом с решетчатыми переплетами окон на Уэстерик-роуд. Вспоминаю дедушку с щербатой улыбкой – и немного успокаиваюсь. «Вся эта чепуха и яйца выеденного не стоит, цыпа».

Когда сестра умерла, меня не было в Эдинбурге. Я не ждала рейса в аэропорту Лос-Анджелеса или Нью-Йорка. Я не сидела на кованом балконе съемной калифорнийской квартирки с видом на Тихий океан, потягивая цинфандель так, словно тут мне самое место.

Когда сестра умерла, меня не было нигде, потому что она вовсе не мертва!

Глава 2

Я стою на тротуаре, пока автобус не исчезает из виду. То ли погодное приложение на айфоне слетело, то ли погода наладилась: день холодный и солнечный, на небе ни облачка. Пронизывающий ветерок со стороны города доносит запахи дыма, омнибусов, пивоварен, горящего угля. Странное чувство: вроде все знакомое и в то же время другое. Дома и дорога все те же, супермаркет «Колкохун» тоже на своем месте – в цокольном этаже жилого здания. Налетает ледяной бриз, ерошит мне волосы. Стараюсь не вспоминать слова напыщенного спасателя с замашками ковбоя. Наверное, в море гораздо холоднее, чем здесь…

Дом тридцать шесть на Уэстерик-роуд ничуть не изменился. Железная ограда с калиткой, ровная лужайка, обсаженная живой изгородью, посередине дорожка. Мрачный симметричный фасад, облицованный серыми кирпичами, и высокие, узкие решетчатые окна. Две боковые каменные стены, белые глиняные балясины и красная деревянная дверь.

Оступаюсь и резко оглядываюсь. Никого. Сердце колотится как бешеное. Через дорогу – ряд жилых домов из красного песчаника, которые мы с Эл прозвали Пряничный курятник. Узкие стандартные коттеджи с белыми дверными и оконными рамами, на подоконниках стоят ящики с анютиными глазками и петуньями. Какой резкий контраст по сравнению с мрачным серым домом напротив… Ощущение, что за мной наблюдают, усиливается, волосы на затылке встают дыбом.

Снова поворачиваюсь к дому под номером тридцать шесть, открываю калитку, иду по дорожке, поднимаюсь по четырем каменным ступеням и вижу красную металлическую скребницу для обуви перед приоткрытой парадной дверью. Однажды я спросила у мамы, почему его не называют Красный дом; та удивленно моргнула и посмотрела на меня как на дурочку. Думая о ней теперь, я не могу вспомнить больше ничего, кроме этого взгляда.

«Это Зеркальный дом. Совсем как ты с Эллис. Совсем как Зеркальная страна».

Вероятно, когда-то мы с Эллис обладали такой же непреклонной симметрией, как и этот дом, однако ничто не остается неизменным вечно. Толкаю дверь, вхожу в прихожую. Черно-белая плитка в шахматном порядке, темные дубовые панели и неожиданно малиново-красные стены. Закрываю глаза и слышу тяжелый лязг засова. Вспышка черной тьмы. «Беги!» Испуганно оглядываюсь, но дверь открыта, и в нее льется теплый солнечный свет.

Поворачиваю бронзовую ручку второй двери, ловлю в ней отражение своего испуганного лица и оказываюсь собственно в холле; вдали маячит изгибающаяся тень лестницы. Старый ковер исчез, на его месте – сверкающий паркет. Солнце проникает сквозь фрамугу над дверью, и я отчетливо вижу себя в детстве: сижу в пятне света на кусачем ковре, скрестив ноги, и читаю дедушкину энциклопедию.

Стены холла завешены декоративными тарелками, маленькими и большими, с рельефными и позолоченными краями: зяблики, ласточки, малиновки на зеленых ветвях, на голых ветвях, на заснеженных ветвях. Высокий дубовый телефонный столик и дедушкины часы именно там, где и были всегда – по бокам двери в гостиную. И хотя это кажется странным и даже невероятным, ведь прошло почти двадцать лет, они всё так же стоят на страже. Запах совершенно не изменился: старое дерево, старые вещи, старые воспоминания. Мое недоверие сменяется неожиданным облегчением с примесью вполне понятной тревоги. Набираю полную грудь воздуха, и вдруг внутри словно высвобождается и рвется наружу странное чувство, отчасти похожее на страх – хрупкое, с острыми краями и в то же время теплое. Оно глубокое, как океан, у него свои ожидания. По большей части я рада вернуться. Я рада, что все здесь осталось прежним, как бы невероятно это ни звучало.