Зеркала - [85]

Почувствовав доверие ко мне, Магида рассказала свою историю:

— Родилась в мелкобуржуазной семье. Отец мой — скромный чиновник. Кроме меня, у родителей еще четверо сыновей.

— Значит, ты была избалованной любимицей, — заметил я улыбаясь.

— Совсем наоборот, меня все притесняли, и тем больше, чем старше я становилась. Я заставила уважать себя тем, что отлично училась.

Я улыбкой выразил свое восхищение.

— Когда я окончила среднюю школу, ко мне посватался один господин. Все в семье были согласны, однако я поставила ему условие: я должна получить высшее образование. Он спросил, зачем мне оно, и тогда я откровенно заявила, что хочу работать. Он был против. Мои родные взяли его сторону, но я настояла на своем. В результате он отказался от меня.

— И ты добилась, чего хотела!

— Да. В университете я познакомилась с преподавателем, оказавшим огромное влияние на всю мою жизнь. Ты слышал, конечно, о профессоре Мухаммеде аль-Арефе?

— Да.

— Он помогал мне в учебе, и от него я усвоила самую важную из всех наук.

— Коммунизм?

— Да. В конце концов мы полюбили друг друга, и вскоре после окончания университета я вышла за него замуж.

— Я думал, ты не замужем, — удивился я.

— Мы с ним прожили много счастливых дней, я родила двух мальчиков-близнецов и девочку. Хозяйство вела его мать. После ее смерти возникли трудности. Я буквально разрывалась между работой в газете и домашними делами. А муж мой любил порядок, привык, чтобы за ним ухаживали. Он предложил мне бросить работу.

— И был не так уж неправ.

— Нет, — возразила резко Магида. — У меня были свои планы. Я наотрез отказалась стать домашней хозяйкой и с его стороны не нашла ни сочувствия, ни понимания. — Я не промолвил ни слова, и она продолжала: — И тут мне открылся его эгоизм, грубость и себялюбие. Мир в семье кончился, начались скандалы, и дело дошло до развода.

— Когда же это произошло?

— Как раз во время эпидемии холеры.

— Ну и как же ты теперь живешь? — сочувственно спросил я.

— Как видишь, успешно работаю, — сказала она с гордостью. — Воспитывать детей мне помогает одна славная женщина. А муж платит алименты.

После июльской революции впервые наша дружба была омрачена серьезными разногласиями. Магида утверждала, что это реакционная революция, или мелкобуржуазный переворот, вполне устраивающий таких мелких буржуа, как я! И продолжала доказывать до той поры, когда Египет пошел на сближение со странами восточного блока. Только тут позиция Магиды стала смягчаться.

Мне невыносимо было видеть ее одиночество. Я чувствовал, что она страдает. Однако она отвергала домогательство своих коллег, ожидая настоящей любви.

— Я снова обманулась, — призналась она мне однажды.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду врача, лечившего моих детей, будь он проклят!

— А в чем дело?

— Он был женат…

— А зачем же ты на это пошла?

— Я полюбила его. Он уверял меня, что несчастлив и все равно разведется.

— И ты поверила?

— Да, а он бесстыдно обманул меня.

Горький опыт поселил в душе Магиды не только еще большее недоверие к мужчинам, но и заставил острее ощутить одиночество и потребность в настоящей любви.

Теперь ей уже пятьдесят. Дочь вышла замуж, сын уехал в Кувейт и работает там на радио. Другой сын со времени развода живет с отцом. Магида осталась совсем одна. По-прежнему подтянута и красива. Выступая иногда по телевидению, производит на зрителей необычайное впечатление не только своим обаянием, но и логикой, и шпротой эрудиции. И если нам случается с ней остаться вдвоем, я, кажется, начинаю ощущать ее внутреннюю напряженность.

Магида по-прежнему заходит иногда к своему старому учителю доктору Зухейру Кямилю. Даже подружилась с его молодой женой Ниамат Ареф. Ей, конечно, известно о связи Ниамат с доктором Садеком Абд аль-Хамидом, однако она не подает виду, что знает.

Недавно я услышал новость, которая меня страшно обрадовала: Магида совершит журналистскую поездку по странам Средиземноморья. Она, быть может, развлечет ее, скрасит одинокую жизнь и даст необходимый материал для работы.

Наги Маркос

Никогда не забуду я это имя, оно сохранится в моей памяти вместе с именами других достойных людей, хотя с тем, кому оно принадлежит, я общался только три года: с 1925 по 1928 мы учились с ним в средней школе. Начальную школу Наги окончил в Судане, где работал его отец. Вернувшись в Египет, семья поселилась в Аббасии, и сына определили в наш класс.

— Нас было четверо братьев, трое умерли, остался я один, — рассказывал мне Наги. И помню, он как-то обронил: — Мать у меня такая печальная, никогда не смеется.

Высокий, стройный мальчик с приятным лицом, на редкость воспитанный и не по возрасту серьезный, Наги, кажется, был единственным в классе, кто носил длинные брюки. И вне всякого сомнения, был самым незаурядным учеником. Каждый из нас имел односторонние способности, в лучшем случае к какому-то одному предмету — один к языкам, другой к математике. Наги блестяще успевал по арабскому, английскому и французскому, по алгебре и геометрии, по естествознанию и химии, по истории и географии. Равных ему не было, и все учителя, и египтяне, и иностранцы, относились к нему с подчеркнутым уважением и обращались к нему не как к ученику, а как к взрослому человеку. Бадр аз-Зияди называл его Абд аль-Халимом аль-Мысри, проводя параллель между мощью его ума и физической силой знаменитого борца.