Земное время - [11]

Свистки! Смятенье! Свалка.

Несутся зданья вскачь.

Резиновая палка

Порхает, будто мяч.

Вывертываюсь. Где там!

Сумятицей влеком,

Напрасно я с приветом

Киваю котелком.

Для своры безработной

Надежный кров — тюрьма.

Мне в камеру? — Охотно.

Но я схожу с ума.

О Мэри, что такое?

У нас из досок дом.

Как нужно нам в покое

Пожить простым трудом.

Ведь я веселый парень,

Я кроток, словно вздох,

Я в стольких водах варен,

На стольких ветрах сох.

Сравнительно немного

Нам надобно еды,

Клочок цветка земного

Да искорку звезды.

Неужто грабить, Мэри?

Ну посуди сама.

Я ворох стран измерил,

И я схожу с ума.

И снова мотоциклы

За нами гонит власть,

И нас почти настигли,

И нам совсем пропасть.

Земного шара корка

Нас отряхает прочь.

Опять ногами дергать,

Подошвой пыль толочь.

Вновь под мостом, на дне ты,

Вниз, в мусор кувырком.

И по лицу планеты

Я стукну котелком.

И выпрыгну с экрана,

И крикну в темный зал:

— Ты, зритель, слишком рано

Мне гибнуть приказал.

Ещё усилье, Мэри,

Дороги даль пряма.

Откроет утро двери.

Не смей сходить с ума.

1937

Маяковскому

Посмертная слава приходит по праву,

Как после рассвета сияние дня,

Всю жизнь заключив в лучевую оправу,

Все мысли до самого дна разъясня.

И ровненько, как в огороде по грядкам,

Расставлены строки по плотным листам

И, радуя глаз непривычным порядком,

Безмолвно и чинно колышутся там.

Темнеют портреты, нахмурены бюсты,

К домам приколочено имя его.

И так и должно быть… Но все же как пусто,

Что нету при этом его самого,

Что крупный, размашистый, с легкой усмешкой,

Воткнув папиросу в разорванный рот,

По улицам, полным московскою спешкой,

По собственной площади он не пройдет.

Он, верно, сказал бы, похлопав по книжкам,

Где славят его: «Что ж, признателен я,

Но предупреждаю, вы все же не слишком

Почтеньем меня украшайте, друзья.

Я полон был болью, любовью и злобой,

Я жил, человеческой страстью горя.

Я — классик, но классик породы особой,

Боев современник и брат Октября.

И труд мой кузнечный был звонок и весел,

Когда я вставал над провалами зал,

Мой голос гранатами рвался меж кресел,

Прибоем развертываясь, наползал.

Я видел коммуны простор небывалый,

Как видят любимой лицо наяву.

И если по правде сказать, то, пожалуй,

Я вовсе не умер. Я с вами живу».

И слыша рокочущий голос поэта,

Я думаю: «Славой его окружив,

Мы правы, твердя и про то, и про это,

Но главное в том, что он молод и жив».

1937

«О, нельзя быть неприметнее…»

О, нельзя быть неприметнее

Этих речек и скромней.

В них лежат порою летнею

Слитки солнечных огней.

В недрах леса иль под дачею

Вдруг заблещет иногда

Отражающая, зрячая,

Складчатая их вода.

Над краснеющими глинами

Станет связкой, словно йод,

Двинет лилиями длинными,

Камни обхватив, поет.

Облаками населенная,

Дремлет, и от влаги той

Вся земля вокруг зеленая —

Луг цветистый, лес густой.

Мне неведомы названия

Этих рек, но вспомню вдруг,

Как дрожат они, позванивая,

И тебя я вспомню, друг.

И в небесном теплом омуте

Вспомню светлую луну.

И в моей безлюдной комнате

Улыбнусь я и вздохну.

1938

***

1. «Запели птицы. Как гремит их щебет!..»

Запели птицы. Как гремит их щебет!

Каким восторгом рвутся их тела.

И я боюсь, всю душу мне расщепит

Та нестерпимо звучная хвала.

Преграды нет сверкающим балладам,

Наперегонку, бурны и чисты,

Они рассыпались по всем палатам,

И в той слышны, где умираешь ты.

Ты утомилась за ночь в поединке

С удушьем. Солнца розоватый луч

Влетел в окно. Две слабеньких слезинки

Скользят из глаз. И скоро щелкнет ключ…

Вздох. И еще. Теперь совсем последний…

— И после смерти будь ко мне добра! —

О, гомон птиц. О, солнца трепет летний.

Мы все дожили вместе до утра.

2. «Что ж, надо пожить нам в разлуке…»

Что ж, надо пожить нам в разлуке,

Ведь это случалось и в годы,

Когда по земле ты ступала,

Наш воздух вдыхая сырой.

Бывало, завертишься в круге, —

Отказы, сомненья, заботы, —

И видимся скучно и мало,

Совсем расстаемся порой.

Бывало, уеду и даже

Не предупрежу ни открыткой,

Ни по проводам телефонным

Коротенькой вести не дам.

О, счастье невидное наше,

Его я воспитывал пыткой,

Вершил над ним суд беззаконный,

Босым проводил по гвоздям.

И все ж терпеливо-живучей

И неподдающейся смерти, —

Сквозь камни струящимся светом, —

Любовь пребывала твоя.

И словно споткнешься о случай —

Вдруг в театре столкнемся, в концерте,

И снова все мысли об этом,

И гибну, и радуюсь я.

И улицы той коридором

Бреду и следы твои чую

На ветхом асфальте. И стоя

В коробке двора, одинок,

Окно выбираю, в котором

Свет лампы, мне душу врачуя,

Известие дарит простое,

Что выбежишь ты на звонок.

И будто бы Моцарта сети

Опутают звуками тело,

Иль ринутся струны Россини,

Связав на бегу голоса,

Лишь ты улыбнись, как на свете

Одна улыбаться умела,

И по-рафаэлевски сини

В душе заблестят небеса.

Нет, мы не разлюбим в разлуке.

О, как бы сказать это проще, —

Мы радостью общей владели,

И я тебя слышу во всем,

Твои драгоценные руки

Лицо мое ищут на ощупь.

Мы вынесли жизнь. Неужели

Мы смерти не перенесем?

3. «И все-таки сойти с ума…»

И все-таки сойти с ума

Так просто, так легко.

Ни телефона, ни письма,

Ты страшно далеко.

Нет сил угомонить тоску,

Хоть смейся, хоть заплачь.

Ты здесь ступала по песку,

Шла мимо этих дач.

И тот же шелестит залив,

И сладостно-покат,

Все те же краски повторив,

Такой же спит закат.

Но как же, как же мне извлечь