К полудню все ящики, кроме одного, были вскрыты, их содержимое разложено и расставлено на дне высохшего моря. Прентиссы устали.
— Керри…
Он повел ее вверх по ступенькам старого крыльца; они тоже стояли тут, на окраине города, извлеченные из ящика.
— Прислушайся, Керри. Ступеньки кряхтели и скрипели под ногами.
— Что они говорят, скажи, что они говорят?
Она стояла на старых-престарых деревянных ступеньках, думая о своем, и не могла ему ответить.
Он взмахнул рукой.
— Здесь — терраса, там — гостиная, столовая, кухня, три спальни. Кое-что обновим, кое-что с Земли заберем. Пока мы получили только крыльцо, часть гостиной мебели и старую кровать.
— Такие деньги, Боб!
Он повернулся улыбаясь.
— Ты ведь не сердишься — ну, погляди на меня! Ты не сердишься! Мы все постепенно заберем, в следующем году, через пять лет! Хрустальные вазы, армянский ковер, который твоя мать подарила нам в 1961 году! Пусть Солнце взрывается!
Они посмотрели на ящики с номерами и надписями: «Качели с террасы», «Кресло-качалка с террасы», «Хрустальная люстра»…
— Я сам буду дуть на нее, чтобы звенела.
Они установили на верху крыльца наружную дверь с окошками из цветного стекла, и Керри поглядела в земляничное оконце.
— Что ты видишь?
Он и так знал, что она видит, потому сам смотрел через то же стекло. Марс: холодное небо согрето, высохшие моря зарделись алым пламенем, радуя душу и глаз светом неугасающей зари. Пригнувшись, глядя через стекло, он услышал собственный голос.
— Через год город дотянется сюда. Здесь пройдет тенистая улица. У тебя будет твоя терраса, будут друзья. И тогда тебе уже не будет так сильно недоставать всего этого. Ты увидишь, как отсюда, с маленького, близкого и привычного тебе клочка, все пойдет и пойдет разрастаться, и весь Марс переменится — станет близким, словно ты его знала всю жизнь.
Он сбежал вниз по ступенькам к последнему, еще не вскрытому, обшитому мешковиной ящику. Своим перочинным ножом он вспорол мешковину.
— Угадай! — сказал он.
— Моя кухонная плита? Моя печь?
— Ничего подобного. — Он очень ласково улыбался. — Спой мне песенку, попросил он.
— Боб, ты окончательно рехнулся!
— Спой мне песенку, чтобы стоила всех денег, которые у нас были в банке и которых теперь нет. И черт с ними! — сказал он.
— Я только одну знаю: «Женевьева, моя Женевьева!»
— Спой ее, — сказал он.
Она никак не могла заставить себя начать Он видел, как шевелятся в попытке ее губы, но не слышал ни звука.
Тогда он решительно рванул мешковину, сунул руку в ящик, что-то поискал в полной тишине, напевая себе под нос. И вдруг в воздухе затрепетал звонкий, чистый аккорд.
— Вот так, — сказал он. — Ну-ка, с самого начала. Все вместе! Слушайте первую ноту.
