Земля за холмом - [8]

И Лёлька с Нинкой говорили, что вот — на Ильин день был дождь и сегодня тоже будет, наверное… И очень жарко. И очень скучно. И осточертели за лето жертвенные работы (все фойе в швейных машинках и на них — кипы японского солдатского белья. И Матильда Марковна, по домоводству, ходит и пересчитывает, кто сколько настрочил за день). И хорошо бы хоть под вечер съездить на площадку за Сунгари — вода, наверное, теплая, да вот — туча! И противно шагать в момпэ по городу — оборонный день!

Но дождь так и не пошел. И только когда Лёлька бежала домой, где-то около собора ударил крупными каплями по асфальту и прибил пыль на Большом проспекте.

Туча прошла стороной, но вечер был душный, смутный какой-то вечер — восьмого августа сорок пятого…

2. В ночь на девятое

В темноте гудела сирена. Тревожный нарастающий звук медленно заползал в комнату и заполнял всю до краев. Потом гудок оборвался на высокой поте.

Лёлька сидела на кровати, обхватив руками коленки, и спросонья ничего не соображала.

Форточка была открыта, и вязаная штора на окне шевелилась, словно за ней кто-то прятался. Выползать из-под одеяла явно не хотелось.

Опять придется натягивать момпэ и лезть в мокрую, как окоп, щель бомбоубежища. Лёлька с тоской подумала, что завтра рано идти в школу и она наверняка не выспится. Только почему сегодня «оборона» так поздно? Уже, наверное, первый час…

Из-под двери столовой тянется узкая полоска света.

Мама еще не спит и шьет дождевики. Мама берет их на дом из какой-то мастерской, и к утру весь пол в столовой усыпан похожими на лепестки обрезками — малиновыми, салатными, голубыми. Надо выключить свет и проверить маскировку. А то сейчас прибежит дежурный по тонаригуми[12] и начнет барабанить в окна!

— От этой «обороны» нет покоя ни днем, ни ночью, — говорит бабушка.

Бабушка, конечно, права — ну, кому понравится бегать в темноте с баграми по крышам и передавать по цепочке пустые ведра! Падать в грязь, когда японец-квартальный командует: «Бокудан!», что означает — бомба. Лёлька ненавидит занятия по «обороне» — особенно за то, что на них приходится подчиняться японцам!

Лёлька сидела на кровати, втайне надеясь, что все еще обойдется и можно будет спать дальше. Странно, на улице совсем тихо, ни ударов в железные банки, ни беготни. Только вдруг кто-то громко и часто застучал в калитку.

Лёлька натянула на ощупь халатик и, натыкаясь в темноте на стулья, выбралась на крыльцо. Мама была уже здесь.

Над крыльцом дедушкиной квартиры под черным колпачком горела электрическая лампочка. Дедушка выглядывал из своего парадного и кричал — нарочито грозным голосом:

— Кто там? Кого надо?

От калитки что-то быстро ответили по-японски.

Тогда дедушка взял трость и, опираясь на нее, внушительно направился к калитке. Дедушка был в старом военном кителе с дырочками от орденов и орлеными пуговицами, только на ногах — комнатные чувяки. Свет от лампочки не достигал до калитки, и там стояла густая темнота.

Звякнула щеколда, и по мощенной кирпичом дорожке пробежал, стуча тяжелыми ботинками, японец — рядовой — прямо к окну квартирантской комнаты. Вручил что-то, светя карманным фонариком, высунувшемуся Танака-сан и тем же шагом — обратно, придерживая болтающийся на боку штык.

Дедушка запер калитку и медленно возвращался по дорожке к дому, когда на крыльцо вышла бабушка, в капоте, с опущенной на спине косой.

— Александр Палыч, что случилось?

Бабушка с дедушкой были очень вежливыми и обращались друг к другу только по имени и отчеству.

— Вестовой к Танака-сан, — сказал дедушка. — Иди спать. Какое нам дело?

Но бабушке, видимо, спать расхотелось, как Лёльке. Она сошла с крыльца, села на садовую скамейку и раскашлялась.

— Не сиди на сырости, — сердито сказал дедушка. (Это у него просто манера такая разговаривать, а на самом деле он совсем не сердится. Лёлька привыкла к этому, и бабушка, наверное, привыкла.)

— Мне душно, — сказала бабушка и стала обмахиваться носовым платком.

Ночь была темная и какая-то плотная, без единой звезды в затянутом тучами небе. Сад настороженно шевелил черной листвой. Напротив, на железнодорожных путях, притаились паровозы, сидели в темноте централизованные посты. Такой замершей тишины никогда не было при обычной «обороне».

Бабушка вдруг заволновалась:

— Посмотри, какая ужасная темнота. Ты слышишь, Александр Палыч? Наверное, что-то случилось! О, господи!..

Дедушка не ответил. На крыльце его квартиры появился Танака-сан.

Танака-сан снимал у дедушки угловую комнату — бывший кабинет. Он был тихим квартирантом и аккуратно платил деньги, называл себя токийским корреспондентом и увлекался музыкой — по вечерам из его комнаты с виктрольных пластинок жалобно пели женские голоса. Правда, он шокировал бабушку, когда во время вечернего чая проходил в ванную в кимоно. По ее мнению, появляться мужчине в таком виде неприлично!

Но сейчас он был не в кимоно и даже не в своем узкоплечем пиджачке, на Танака-сан — офицерская форма, защитный китель, рыжие сапоги. И сам стал сразу другим, словно подросшим от высокомерия. Все просто застыли на своих местах: дедушка, бабушка, мама и Лёлька — от изумления.