Земля за холмом - [25]

И странно, никогда прежде не было ему так тепло по-человечески, как в неприютном этом блокгаузе с ребятами и десантниками, на посту, на продутом ветром береговом пролете — тридцать метров туда и обратно.

Пружинят под сапогами доски мостового настила, горизонты сунгаринские чисты, небо над разливом — безмятежно. И хорошо пахнет уходящим летом — дождем и полынью. Так хочется думать, что можно начинать жить заново…

Сыростью тянет но ночам с реки, и суконный асановский китель не греет. Город придвигается к воде темной громадой, августовские звезды над ним летят, как салют трассирующими. Только против «Конкотея», там, где стоит на якорях Амурская флотилия, отраженные водой огни, и репродуктор гремит на всю Пристань; «Бескозырка, ты подруга моя боевая…»

Когда флотилия входила, был яркий ветреный день, и Сунгари вся колебалась в рыжих солнечных всплесках. Канонерки шли под правым берегом — легкие, голубовато-стального цвета, на ходу бились флаги — на белом фоне синие полосы и красные звезды. На переднем катере стояло что-то вроде навеса из наклонных стволов. «Катюша»! — сказал Степан Иваныч с уважением. Ребята не поняли, но промолчали, чтобы не показать свою военную неосведомленность. Ребята столпились на насыпи, смотрели и махали фуражками. И Гордиенко стоял тут же и смотрел молча, со сложным чувством гордости и боли одновременно, гордости, потому что это — победа русского оружия, и боли, потому что он сам к ней не причастен! Он тоже мог лететь сейчас с победным флагом по Сунгари, стоило только родиться по ту сторону границы!

Через мост идут эшелоны. Разбитые остатки японских воинских частей. Есть приказ пропускать их, но при этом смотреть в оба — как бы они не натворили чего-нибудь напоследок, на память о Квантунской армии. Японцы ведут себя мрачно, но тихо.

На одном таком эшелоне ехал на задней площадке камбуза русский проводник-железнодорожник — типичный дед из какого-нибудь Ананси, и события, наверное, не слишком дошли до его сознания. От нечего делать дед кидал в рот семечки и вдруг увидел на мосту красных автоматчиков! Дед обалдел от ужаса. Возможно, он вспомнил, как бежал от них через всю Сибирь с остатком армии Колчака, или еще что-нибудь не очень приятное из времен гражданской войны? Ребята хохотали над дедом, хотя не так уж это было смешно, по существу.

Видимо, отец прав, и придется рассчитываться каждому за свое — за Колчака и японцев.

В городе аресты. Толя Иванцов с левобережного поста съездил домой и рассказывал. Иванцов сам служил в Асано, и, понятно, это беспокоит его.

Взяли Андрюшку Горлова, тоже корнета, в первый день, как пришла флотилия. Приехали двое моряков и взяли, хотя это совсем на другом конце города. Значит, им известно было все, заранее — Андрюшка ходил на «ту сторону», а потом внезапно приехал в Харбин, и его сделали дьяконом в Новогородней церкви. Возможно, это тоже нужно было для чего-то японцам?

Берут служащих миссии, и полиции, и Бюро эмигрантов (и может быть, отца уже нот дома?). И асановцев — тоже! Правда, те, что в охране, еще на своих местах, может быть, просто до них не дошла очередь?

Надо уметь отвечать за свои поступки… Но он ничего еще не успел сделать! Он только учил девчонок стрелять и маршировать… Или этого для вины достаточно? Корнетские звездочки его давали японцам право распоряжаться им как оружием. И подающий команду «Огонь!» не может не знать, против кого эта команда. Он виноват в том, что поздно стал думать? Наверное — инертность тоже может быть преступлением! Разве не было у него выбора, когда предложили асановскую военную школу?! У человека всегда есть право выбора. И то, что случается с нами, оказывается только следствием совершенных прежде поступков!

Отец говорил: надо поступать так, чтобы ты был уверен в своей правоте. Где она сейчас — эта единственная правота поступков? Или существует только правота сторон, и одно и то же действие может быть подвигом для одной стороны и преступлением для другой? Но преступление есть преступление и никогда не станет подвигом! Должна же быть на земле какая-то объективная правота?! Всю жизнь отец считал себя правым в своем отрицании революции, а может быть, наоборот, правы были красные в стремлении к человеческому равенству?

7. Будни победы

Первый советский эшелон подошел к погрузочной платформе в начале сентября.

Днем лил дождь, и вся платформа была затянута его серыми косыми полосами. Потом дождь перестал, и на западе, среди густо-свинцовых туч, проглянул кусок красною закатного неба.

На путях загудел паровоз. Гудок был незнакомым и показался Лёльке очень громким над неподвижной станцией.

Лёлька сунула ноги в папины резиновые сапоги и захлюпала по воде, затопившей садовую дорожку.

Паровоз гудел и осторожно осаживал к платформе состав дощатых красно-кирпичных вагонов, не похожих на вагоны маньчжурских дорог.

Лёлька стояла за калиткой, и смотрела, и не замечала, что на лицо ее стряхивают капли мокрые ветки вяза.

Из вагона начали выбегать люди. Они все выбегали и выбегали, и скоро их стало так много, что вся платформа заполнилась сплошной, защитного цвета массой людей, занятых неведомыми Лёльке делами.