Земля. Тайная история красок - [19]

Глории и Ады Петиярре в Утопии не оказалось, поскольку несколько галерей пригласили их отправиться в тур со своими картинами. Но их сестра, Маргарет Петиярре, в тот день тоже пришла в центр. Я села на пол рядом с ней и, стремясь понять наконец, что же это такое — рисовать эру сновидений, а не просто иллюстрировать рассказы о ней, задала несколько вопросов о значении ее картин. Художница взглянула на меня неожиданно тепло:

— У тебя есть сад, так ведь? Там наверняка растут цветы, красивые цветы?

Я кивнула, не желая объяснять, что в Гонконге приходится жить в каменных джунглях.

— Ну так вот, это они и есть. Цветы.

Я почувствовала себя глупо, как если бы показала на пейзаж в европейской галерее и спросила о его значении, только чтобы узнать, что на картине изображены деревья, вода и холмы. Я же не слепая.

Это искусство, подобно сиянию охры, с помощью которой оно первоначально создавалось, неуловимо. Да, оно имеет дело с текстурами, тонами, контрастами и техникой, но сверх этого и с чем-то еще, что я так и не смогла постичь до конца. Зачастую, путешествуя и встречаясь с художниками, торговцами и изготовителями красок, я проникалась неясным ощущением того, что мы говорим вовсе не об искусстве, но об универсальности человеческого духа. Однако затем это мимолетное ощущение улетучивалось, и мы вновь начинали толковать о долларах и полноприводных автомобилях.

Приехав в Утопию, я решила заодно посетить Грини и Кэтлин Пурвис, живущих в десяти километрах, по ту сторону мелкого озера, растянувшегося через всю эту иссушенную землю. Имя Грини широко известно, однако картины пишет его жена Кэтлин, сидя на солнцепеке на земле в окружении собак, пока муж дремлет в тени «горба», сморщенного железного заграждения от ветра. У этих пожилых людей есть свой дом, причем довольно большой, но, по словам Кэтлин, они редко заходят внутрь, потому что «там полно собак», и в хорошую погоду предпочитают спать на улице, на продавленном матраце (если бы мне пришлось выбирать, я поступала бы так же). Ночное небо над бушем прекрасно. Супруги выглядят бедными, однако картины расходятся хорошо. Когда я их навестила, старички даже ожидали, что на следующий день им доставят спутниковую антенну и новую машину. С аборигенами теперь часто расплачиваются автомобилями, и во многих отношениях это подходящее вознаграждение. В прошлом рисование (на теле или песке) было способом передать свою мудрость и воссоздать карту родного края, чтобы другие могли узнать ту или иную местность. Наверное, хорошо, что сегодня рисование все же помогает аборигенам открыть заново свою землю, пускай даже из окна автомобиля.

Я убедилась в том, что художественное движение в Центральной пустыне не только изменило уклад жизни многих людей, но и способствовало появлению терминологии, чтобы чужаки хотя бы попытались понять культуру аборигенов. А еще это помогает сохранить в памяти фольклор: легенды и Сновидения. Особенно меня увлекла история, которую рассказывали снова и снова, история о том, как в начале 1970-х годов в искусстве зародилось новое направление, причем все началось с краски, преподнесенной в дар.

Утраченные краски

Когда в 1971 году Джеффри Бардон в качестве учителя рисования приехал в поселение аборигенов Папуния, он был полон передовых идей и идеалов. Сам он позже описывал себя так: «Мечтатель в голубом „фольксвагене“». Через полтора года Джеффри уехал оттуда, лишившись многих своих идеалов и иллюзий, раздавленный и сломленный, но за это короткое время он успел положить начало одному из самых поразительных течений в живописи XX века.

Предварительно связавшись с ним, я полетела в маленький городок к северу от Сиднея, где Бардон сейчас живет с женой и двумя сыновьями. Он встретил меня в аэропорту все в том же фургоне, который незаменим, если вы путешествуете куда глаза глядят. Я заметила, что он столько лет ездит на машине одной и той же марки, на что Джеффри ответил, что хорошие воспоминания надо беречь.

Приехав к нему домой, мы расположились на крыльце, выходящем в сад, полный эвкалиптов и цветов, и проговорили до ночи. Порой, когда я чувствовала, что воспоминания слишком тяжелы для моего собеседника, мы меняли тему. Сначала Джеффри рассказал мне о поселении Папуния. По его словам, это был настоящий ад на земле. Всего за год от болезней там умерла половина населения. В Папунии на самом деле жили пять разных племенных групп, говорящих на пяти языках. Аборигены пытались мирно сосуществовать и найти новую цель в жизни, ведь все, что они знали, отныне запрещалось. Все краски жизни отняли вместе с землей, и им остались лишь полусонное существование и невеселые размышления. Всем заправляли заносчивые белые чиновники «в белых носках», большинство из которых, как вспоминает Бардон, плевать хотели на аборигенов.

— Некоторые не говорили с местными по десять лет. Что касается полутора тысяч аборигенов, то у них не было лидеров, которых белые воспринимали бы всерьез, так что их интересы никто не представлял.

Зато у самого молодого учителя было множество идей и страстное желание изменить систему. И хотя Джеффри знал, что дети зачастую ходили в школу только ради бесплатного горячего молока, он пытался учить их так хорошо, как только мог.