Земля солнечного огня - [32]
10 июля. Вечером у колодца вертелся волк. Заглянул сперва вниз — глубоко. Поскреб лапой сучья обкладки — нет, не выдержат. Похватал тогда сухой жаркой пастью сырой воздух и понуро поплелся в пески.
15 июля. Ночью в колодец, цепляясь когтями за стены, залез каракал — пустынная рысь. Вытянув шею, жадно лакал солоноватую воду. С трудом выбрался снова наверх, осыпая в воду песок и сучки. Вытер мягкой лапой мокрые губы и растаял в ночи.
20 июля. Утром притрусил к колодцу измученный жаждой корсак с ввалившимися боками. Уж он и свешивался вниз, и бегал вокруг, жалобно ворчал и поскуливал. Решился, наконец, полез, но сорвался и утонул…
Самое желанное в жару — тень. Песчанки от жары под землю спрятались, в норы. В норку песчанки спряталась и каменка-плясунья. А сыч спрятался в тени саманной развалины. Дикие голуби залетели в колодец: расселись на обкладке из сюзена — песчаной акации над водой. Стрела-змея вползла на куст — растянулась на ветерке. Один верблюд на самом припеке стоит. Некуда ему, такому здоровому, спрятаться. А в ногах у верблюда собака лежит: спряталась в тень под его брюхо…
С утра песок еще прохладный, приятный. А попозже — рукой не дотронуться. А в полдень даже сквозь толстые подошвы печет. Каково-то босым обитателям песков?
Только гляжу, а им хоть бы что — пляшут. Пустынные кобылки как на пружинках подскакивают. Не унывают. Даже, пожалуй, веселей, чем всегда: и выше, и дальше, и резвей. Нашли чему радоваться!
А может, они не от радости? Может, пляшут как рыбы на сковороде — поневоле? Подскочат — остынут, взлетят — освежатся? Вверх — вниз, вверх — вниз! Обожглись — остыли, остыли — обожглись! Все быстрей, все «веселей», все выше. Да, не от радости пляски. Небось запляшешь, раз босиком!
У всех ящерок-круглоголовок, что все как одна задирают хвост вверх, кончик хвоста черный. Так и кажется, что это он от жары почернел, на горячем солнце обуглился.
Унылая равнина вокруг, серая, словно пыль. А на равнине белая как снег дорога! Дорога густо посыпана… солью!
На обочине соль спеклась в корочку: хрустит под ногами как снежный наст, словно ледок. И, как ледок, посверкивает на солнце. Горячий ветер завивает по дороге белые смерчики, гонит блестящую соленую пыль.
Тени столбов разлиновали дорогу. В каждой полоске рядком жаворонки сидят. Хохолки у них сникли, крылышки обвисли, клювики широко разинуты — жарко.
Плывет солнце по небу, ползет по дороге тень. Вместе с тенью семенят жаворонки.
Мне в узкую тень столба не поместиться. Спину спрячу, нос вылезает, нос укрою — плечи печет. А на плечах рубаха и так уж колом стоит: просолилась и задубела.
Так вот и иду по соленой дороге, проливая соленый пот.
Мудрый совет «держи ноги в тепле, а голову в холоде» не для пустыни.
Степной сарыч, когда от жары становится невмоготу, прилетает к роднику и забредает в воду по брюхо. Так и стоит, держа ноги в холоде, а голову на жаре. А что ему делать? Хоть и голове жарко, да ее в воду не сунешь!
В небе от зорких глаз не укроешься. Сокол еще во-он где, а жаворонки его уже заметили: и сразу кто за кочку, кто за камешек, кто в полынь. Прижмутся, притихнут, исчезнут. Летит сокол — полынь внизу, кочки, камни, и ни одного жаворонка.
И вот сокол-дербник на хитрость пошел. Высмотрел лужу, на которую жаворонки пить прилетают, прилетел к ней загодя, когда еще никого вблизи не было, и распластался на земле — залег в засаду. Земля вокруг лужи пестрая: камешки рыжие, полынка серая, комочки бурые. И дербник пестрый: буро-серо-рыжий. Затаился, не хуже жаворонков.
Спокойно слетелись к воде жаворонки. Вокруг пусто, тихо. Соколов в небе не видно. Одна полынь, кочки да камешки.
А сокол тут как тут! Шарахнулись от него жаворонки, да поздно. Дербник взлетел, кинулся, нагнал, ударил — вспыхнуло облачко перьев. Перехитрил дербник жаворонков: они его с неба ждали, а он с земли!
На закате солнце прячется за барханы, а из-под каждого кустика, из-под каждого камешка высовываются и выползают любопытные вечерние тени. Наверное, хочется им поглазеть на ящериц-круглоголовок. Они сейчас на каждом бархане. И у каждой хвост кренделем, как у собачки. Кренделек то свернется, то развернется. И тень от хвоста то вытянется, то спрячется.
Белые хвостики там и тут. Словно прощальные платочки машут: до свиданья, день, до свиданья, солнце! Здравствуйте, вечерние тени!
У наших зимних птиц — синиц, снегирей, свиристелей — особое рыхлое оперение. Перышки как бы рассучены, похожи на мягкую шерстку. Такое перо хорошо греет. Каждая птичка словно бы в телогрейке.
И вдруг такую же зимнюю телогрейку вижу на саксаульной сойке! Ей-то она зачем? И так от жары нет спасенья. Стоп, стоп, а ведь телогрейка-то и есть… спасение от жары! Ведь это только название такое — «телогрейка». А на самом-то деле телогрейка не греет, а защищает.
Зимой защищает от мороза, а летом — от жары!
Теперь понятно, почему и люди в пустыне носят теплые стеганые халаты! Потому же, почему и сойка свою телогрейку.
