Земля Савчука - [10]
У берега гремели обваливающиеся глыбы земли и снега, — остров покорно отдавал дань океану.
Бреющим полетом над крикливым птичьим базаром пронеслись самолеты, сделали круг и сели на воду в бухте.
Наш остров превращен был в базу для самолетов, обследовавших полюс недоступности. Безжизненная ледяная пустыня лежала в северо-восточном секторе Арктики между Архипелагом Исчезающих Островов и берегами Аляски, Mare incognitum — неизвестное море.
А когда наступила осень, кончились экспедиционная страда и заботы, связанные с летней навигацией, наш коллектив, отказавшись от смены, остался еще на одну зимовку, чтобы обеспечить непрерывность важной научно-исследовательской работы, проводимой в зимние месяцы.
По нашим подсчетам остров терял ежегодно по 40 квадратных метров своей территории. На второе лето самолетам пришлось переменить место стоянки — бухты не было больше, линия берега стала ровной, точно его срезали ножом. Жилые постройки также пришлось отнести подальше от берега — слишком угрожающей сделалась близость моря. Аэрофотосъемки показывали, как изменились за год очертания Исчезающих Островов. Пройдет еще десять-двадцать лет, и от нашего Архипелага не останется и следа.
На третью весну завезена была на самолетах новая группа зимовщиков, а мы улетели в Тикси.
Мои товарищи задержались в Тикси на несколько дней, а я упросил летчика почтовой авиации, отправлявшегося на Диксон, взять меня с собой. Устроившись в фюзеляже самолета на тюках с почтой, я быстро уснул.
Проснулся я от неприятного ощущения под ложечкой. Самолет кидало из стороны в сторону.
— Потеряли ориентировку, — прокричал мне в ухо бортмеханик. — Туман. Жирокомпас отказал, рация не работает. Попали в магнитную бурю.
Судя по карте давно должны были появиться вышки Диксона, но в просветах тумана внизу все мелькала серая тундра.
Надвинулась ночь. Горючее было израсходовано. Пилот повел самолет на посадку.
Мы провели ночь у костра, обсуждая свое положение.
Центральная часть Таймыра, по моим сведениям, представляла собой настоящее белое пятно. Кочевья туземцев разбросаны были на огромном расстоянии друг от друга.
Решили: пилоту оставаться у самолета, нам с бортмехаником, ориентируясь по солнцу, идти на запад в поисках людей.
Мы смастерили себе подобие лыж и двинулись в путь.
Шли день, два, три по безграничной снежной пустыне. Солнце показывалось над горизонтом ненадолго, — был еще только март.
На четвертый день мы заметили, что снег сделался рыхлым, лыжи стали проваливаться. В марте в центре Таймырского полуострова началась оттепель! Это показалось нам невероятным. Я помнил по зимовке на Челюскине, что снег там начинал таять лишь в конце мая. Бортмеханик тоже с тревогой поглядывал на небо, по которому быстро неслись темносерые тяжелые тучи.
Подули теплые, юго-западные ветры, снег превратился в кашу, все вокруг поплыло. Теперь мы продвигались с огромным трудом и мучительно медленно…
От ослепительной белизны снега болели глаза. Временами горизонт заволакивала пелена. Мы останавливались и ложились в снег, ожидая, что вот-вот налетит пурга. Все было тихо по-прежнему, горизонт ясен. Вскоре мы поняли, что нас обманывает утомленное зрение.
Перебираясь через лужу талой воды, я оступился и, по-видимому, вывихнул сустав. Теперь я брел, опираясь на палки и волоча за собой больную ногу. От боли кружилась голова, и все чаще я ловил на себе обеспокоенные взгляды своего спутника.
Я плохо помню перипетии нашего странствования: в моем мозгу действительность причудливо смешалась с бредовыми картинами. Как будто бы мы вошли в ущелье, склоны которого были свободны от снега. Потом я увидел траву и не удивился этому, точно это было в порядке вещей. Ущелье сомкнулось, оставив очень узкий проход. Мы прошли через него и вступили в новое. Целая вереница таких ущелий, подобная анфиладе прекрасных зеленых комнат, открывалась впереди. Мой товарищ что-то взволнованно объяснял мне, куда-то показывал, но я уже не слышал его. Силы мои пришли к концу. Боль в ноге сделалась нестерпимой, и я потерял сознание. Последним моим ощущением было тепло от сладкой жидкости, которую механик насильно вливал мне в рот из своего термоса. Помню, — лицо его было испугано и сердито, он поддерживал мою голову и стеклянным горлышком старался разжать крепко стиснутые зубы…
Через мгновенье, — так показалось мне, — я снова открыл глаза. Прямо передо мной белела стена и поблескивали металлические прутья кровати, на которой я лежал.
Я перевел взгляд чуть левее. Там было широко открытое окно, а за окном сад. На подоконнике стоял граненый стакан с ландышем.
— Вам лучше? — спросил женский голос.
— Где я? Да, мне лучше. Меня перевезли на юг?
— Нет, это — Таймыр.
— Таймыр? Но, значит, лето уже? Я долго болел?
— Вас нашли с товарищем только вчера.
…все заволокло прозрачной дымкой…
— Не понимаю. Почему…
— Товарищ Савчук все объяснит вам сам.
…Савчук? Таймыр? Сад?..
Я лежал тихо. Женщина подумала, что я заснул и вышла.
Вечерело. Горы вдали, зеленые террасы, ветви деревьев, подступивших вплотную к дому, — все заволокло полупрозрачной дрожащей дымкой.
Я стал рассматривать комнату. На стенах висели ружья, схемы, карты. По-видимому, это была рабочая комната Савчука. На столе лежала раскрытая книга. То был Миддендорф, описывавший свое путешествие на Таймыр в 1843 году.
