Земля русская - [14]

Ночью остатки роты вывели из боя. В лощине у походной кухни до моего сознания наконец дошло, что я хочу закурить. Мой кисет был пуст. До сих пор не могу вспомнить, в какую минуту свернул я первую в жизни цигарку.

Кисет дядьки Мокеича я носил до тех пор, пока не исчезла из продажи махорка, и тогда уж положил его в ящик стола на вечное хранение.

* * *

По возвращении с войны я получил школу. Учительский опыт у меня, хотя и небольшой, был, директорского — нисколько. Не так, конечно, чтобы совсем ничего не умел, на войне все-таки и взводом командовал и ротой, но на войне одного не постигнешь — как хозяйство вести, а тут как раз это в первую очередь и требовалось. Я стал в тупик: где раздобыть тесу на парты и столы? Кругом все разбито, разрушено, лошадей — по две клячи на колхоз, лесопилки нет, рабочих рук нет.

Пошел в сельсовет, к Матвееву. Интересный был человек, наш председатель. Захожу в избу — сидит за некрашеным непокрытым столом щуплый мужичонка, во рту цигарка, толстая, как Черчиллева сигара, глаза щурятся, губы в усмешке. На плечи накинуто длиннополое пальто, под ним — гимнастерка, из-под стола крестом высунуты стоптанные кирзовые сапоги.

Меня смущает его усмешка. Сперва подумал, что это от настроения у него: засела какая-то мысль в голове, занятная, но не так чтобы веселая, вот он и усмехается ей. Потом, гляжу, не проходит, о чем бы ни говорил, все с усмешкой. Неловко с таким разговаривать, сдается, что он тебя всерьез и не принимает.

— Полы в классах гнилые — ногу сломаешь. В учительской стола нет, на подоконниках пишем.

Я избираю тактику — поярче изобразить школьные неудобства и нехватки. По хозяйственной статье школу финансирует сельсовет, думаю: попросишь больше — хоть что-нибудь «отколется». У Матвеева свой ход, для меня совершенно неясный.

— Ваське хваталовскому бычка разрешил держать. Весной в запряжке ходил. Года нет, а плужок тянул. Справный вол.

Про бычка и про Ваську я пропускаю мимо ушей, продолжаю свое:

— Парт мало, придется по трое сажать. Как хочешь, а кубов пять тесу надо.

— У Васьки инвалидность, свободный человек.

— Пять — это на первый случай, а вообще-то и десять — лишку не будет.

Он как прилепил цигарку к нижней губе, так и не снимает. Окурок чадит в глаза, Матвеев щурится, валит голову набок и глядит куда-то в запечье, на закопченный угол потолка. Кажется, и говорит не мне, а кому-то невидимому в запечье:

— Лесника Орехова знаешь? Покладистый мужик, в деревнях помаленьку строятся.

— Мне не лесник нужен, а тес.

— Тес в лесу растет. Ставка завхоза свободная. И Васька свободный.

— Да хозяйства-то еще нет, чего завхозу делать?

— Завхозу работы нет, зато бычку есть.

Я начинаю понимать, куда клонит Матвеев. Ваську хваталовского взять завхозом, но ведать хозяйством Васька не будет, а будет работать Васькин бычок — ходить в лес за бревнами, которые придется воровать у покладистого лесника Орехова. А кто поедет воровать? Наверно, тот, кому припекло. А припекло больше всех директору. Вот такие, значит, пироги.

От сельсовета до школы километр. Их разделяет петлистая речонка Ашевка. Я иду лугом, машинально считаю шлемовидные стожки сена — в сумерках они похожи на сказочных витязей, — и в голову лезет всякая дурь и мальчишество: «Ну-ка, богатыри, сходите в лес дремучий, принесите по лесине могучей, распилите на тесины гладкие да сколотите нам парты крепкие…»

Вспоминаю, как валили лес на фронте под Велижем. На рассвете батальон рассыпался по опушке, а к ночи цепь дзотов глядела узкими бойницами в сувалистое поле. Как не подивишься силе солдата: прикажут черту рога обломать — в точности исполнит. И главное — ни капли сомнения: выполнимо или невыполнимо. Прищурится, крякнет, на руки поплюет — и пошел писать хоть ружьем, хоть топором. Может, потому и усмехается Матвеев, что насквозь видит своего кореша: надо — сделаешь.

А и правда, если бы люди ссылались на причины, так и хлеба не сеяли бы. Причины ищут тогда, когда знают, что можно как-то обойтись. Если же встало неумолимое «надо», ни на что не поглядишь.

Я сворачиваю с тропины, перескакиваю через ручей и напрямик иду в Хваталово, к Ваське, договариваться насчет бычка. Одноногий Васька понимает меня с полуслова.

— Можно, чего там…

Я догадываюсь, что у них с Матвеевым есть какая-то договоренность. Забота о школах, медпункте, избе-читальне на плечах сельсовета, а у сельсовета кроме скудных копеек ничего нет, вот Матвеев и придумал «Васькину контору». Меня это мало интересует, я должен шестьдесят рублей завхозовского оклада превратить в новые парты, поэтому без долгих разговоров велю завтра к вечеру заложить бычка.

— Слушаюсь, — по-военному отвечает Васька и добавляет: — Хлеба не забудь в карман положить. На случай бычьего упрямства.

Наступил вечер первого августа. В моем распоряжении месяц, за эти время я должен поставить в классы новые парты. Ничего другого для меня не существует.

Васька запряг бычка в роспуски, дает мне кнут и говорит: «Подстегивай, не стесняйся». На роспусках сидеть неудобно, я иду сзади, стараясь приноровиться к медлительному бычьему шагу, а самому невтерпеж, обгоняю подводу, потом спохватываюсь, гляжу назад — бычок преспокойно пасется в стороне от дороги. А, чтоб тебя волки съели! Нахлестываю кнутом — выбиваю пыль из воловьей шкуры, а подвода ни с места. Даю кусок хлеба — бычок, зажмурив глаза, жует, тянется к руке, я отодвигаюсь, он за мной — слава богу, стронулись. Управление по методу «кнута и пряника» вгоняет меня в пот, я выдыхаюсь, еще не добравшись до делянки, и наконец-то на меня находит озарение: надо запастись воловьим терпением.