Земля обетованная... - [68]

Около полуночи, когда завершились официальные выступления, Симон Соломонзон, Штерн и с ними высокий рыжеватый мужчина в идеально сшитом светло-сером костюме спешно покинули помещение. Исчез куда-то и Нуци.

Было нестерпимо душно. Хаим встал, поискал глазами Нуци Ионаса, и невольно взгляд его упал на большой портрет Жаботинского, висевший на стене, спиной к которой Хаим просидел весь вечер. И здесь, как и на противоположной стене под портретом Герцля, был натянут белый транспарант с двумя ярко-голубыми звездами по краям и жирной черной надписью:

«Единый народ, единая нация, единое государство — Израиль!»

Это была та самая фраза, которая в течение всего дня не давала ему покоя. И вдруг по какой-то неуловимой ассоциации Хаим вспомнил, где он услышал ее впервые. Это было в Констанце, в день отъезда в Палестину. Вместе с другими холуцами он был в кино. Показывали киножурнал: огромная площадь, запруженная эсэсовцами, на разукрашенной флагами со свастикой трибуне у микрофона Адольф Гитлер. Сборище эсэсовцев скандирует:

«Айн фольк, айн райх, айн фюрер — Дойчланд!»[87].

10

Было уже за полночь, когда Хаим вышел во двор.

— Хаймолэ! Ты куда? — откуда-то из темноты вдруг окликнул его Ионас — Не уходи. Слышишь?

В стороне возле забора рядом с Ионасом Хаим увидел Давида Кноха и шофера Соломонзона. «Интересно, — подумал Хаим. — Зачем тут околачивается шофер? Ведь суббота наступила еще с вечера… Что-то нечисто».

— Следуй за нами! Не отставай, Хаймолэ! — тоном приказа произнес Нуци, проходя вперед с Давидом Кнохом. Шофера с ними уже не было.

Хаим послушно поплелся вслед за Ионасом и Кнохом по незнакомым темным улочкам и кривым переулкам. Он попытался разобраться в ворохе тревожных мыслей и чувств, переполнивших его в этот вечер. Все, что он слышал и видел на конспиративном собрании, созванном по случаю прибытия представителя «Еврейского агентства для Палестины» и какого-то гостя тоже из Америки, резко нарушило состояние относительного душевного равновесия, в котором он пребывал последнее время. Хаим прежде, в дни прохождения «акшары», скептически относился к утверждениям сионистских проповедников о кровном братстве и единстве разбросанных по всему миру евреев, будто бы существующем независимо от материального благосостояния, культурного развития и положения в обществе каждого из них. Никогда и прежде он не обольщался посулами сионистских зазывал-вербовщиков обрести райскую жизнь на «земле обетованной». Его и раньше не вдохновляли их призывы к борьбе за воссоздание «великого еврейского государства». Но если прежде все это он выслушивал равнодушно, без внутреннего волнения, помышляя лишь о том, чтобы, переселившись на чужбину, изображаемую сионистскими соловьями земным раем, избежать нависавшей угрозы фашистского концлагеря, то теперь в нем словно что-то надломилось. Сильнее, чем когда-либо, он ощутил, что не было, нет и не будет у него братского родства с Соломонзоном, Штерном и им подобными. Очевиднее для него стала эфемерность надежды обрести здесь, в Палестине, пусть не «райскую», но хотя бы просто спокойную трудовую жизнь. Наконец, он понял, что так же, как десятки тысяч других евреев-бедняков, стал жертвой гнусного обмана, что обман и клевета, шантаж и провокации, — словом, все отвратительные методы и способы, вплоть до убийства из-за угла, возводимые фашистскими идеологами в некую доблесть и добродетель чистокровных арийцев, присущи и сионистским деятелям, оправдываются и насаждаются ими с величайшим усердием.

Хаим не заметил, как они повернули на улицу, где в особняке размещалось Экспортно-импортное бюро. Сейчас все окна в доме были тщательно закрыты и зашторены так, что ни единый луч света не проникал наружу.

Войдя в дом, Ионас о чем-то пошептался с Кнохом и предложил Хаиму остаться в холле первого этажа, никуда не уходить.

— Не вздумай открывать окно или подымать жалюзи… Вообще ничего тут не трогай, — торопливым шепотом наставлял он Хаима, уходя на цыпочках вслед за Кнохом по узкому коридору.

Хаим некоторое время стоял посреди слабо освещенного холла, озираясь по сторонам. Ни с улицы, ни с верхнего этажа сюда не доносилось ни единого звука. Безотчетный страх закрадывался в его душу, томило предчувствие недобрых событий, соучастником которых он становился помимо своей воли, вопреки своему желанию. Он был готов отказаться от службы в Экспортно-импортном бюро, лишиться всех полученных привилегий, только бы избавиться от того ощущения нарастающего страха, от которого он и бежал из Румынии.

Поймав себя на этих мыслях, Хаим вздрогнул. Ему почудилось, что он не один в этом просторном и пустынном холле, что за ним кто-то следит. Он тотчас придал своему лицу выражение полного спокойствия. Заложив руки в карманы, медленно прошелся по холлу, подошел к длинному узкому дивану из светлого дерева с инкрустацией, искусно выполненной умельцами. Здесь он остановился, делая вид, будто с интересом рассматривает это произведение искусства, огляделся: в холле никого, кроме него, не было.

Присесть и отдохнуть Хаиму не пришлось. В открытых дверях коридора показался Ионас. Приложив палец к губам, он поманил Хаима к себе и жестом предложил следовать за ним.