Земля незнаемая - [36]

Кузьма рассмеялся:

— А может, отец твой и правду сказывает?

Смеркалось. Они повернули в узкую глухую улицу.

Жидкая грязь разлилась по ней озёрами. Вдоль забора узкий настил. Кузьма шёл впереди осторожно, стараясь не оступиться в грязь. Не приметил, как Откуда ни возьмись варяг навстречу. Хотел было Кузьма прижаться к забору, чтоб пропустить варяга, но тот толкнул его плечом, и Кузька растянулся в луже. Подхватился мигом, глядь, Пров, избычившись, двинулся на варяга. Тот попятился, руку под плащ запустил, но не успел за меч схватиться, как тяжёлый Провов кулак ткнулся ему в подбородок, и варяг кулём осел в грязь. Рогатый шлем со звоном покатился по настилу.

— Бежим, Провушка! — вскрикнул Кузьма и потащил друга за руку.

Берегом Волхова они выбрались к мосту, отдышались.

— Ловко ты его, — переводя дух, проговорил восхищённо Кузьма.

— Дак я вполсилы, шуйцей[68] и ударил-то. Слаб, видать, варяг. А наперёд наука, чтоб знал, как русича задирать.

Ярл Эдмунд, несмотря на поздний час, нагрянул к Ярославу искать управы на обидчиков. Видано ли, потомка тех, кого взлелеял бог Вотан и выкормило суровое нордическое море, храброго ярла Эдмунда, чей замок над фиордом самый древний в земле свевов, посрамили новгородцы.

Плащ у Эдмунда в грязных потёках, на лице кровь. Гневно сжимая кулаки и не замечая никого, он вбежал по ступеням княжьих хором, столкнулся с Добрыней и Гюрятой. Воевода отступил на шаг, закрыл за собой дверь, недомённо спросил:

— Что стряслось, ярл, и почто ты в таком виде?

— Пропусти, воевода, к князю я! — гневно выкрикнул Эдмунд. — Новгородские люди напали на меня разбойно.

— Но Ярослава нет. Сколько было обидчиков твоих, ярл?

— Два!

— И ты им уступил? — удивился Добрыня.

— Нежданно они.

— Приметил ли ты своих обидчиков? — вмешался в разговор Гюрята.

Эдмунд замешкался с ответом. Он успел разглядеть лишь, что тот, который ударил его, здоровый, широкоплечий, выше его, ярла, на полголовы. Наверное, бородат, ибо почти все русичи отращивают волосы на подбородке.

Метнув на тысяцкого злой, взгляд, ярл процедил сквозь зубы:

— Я найду своих врагов, и если князь не накажет их, мой меч прольёт их кровь и смоет мой позор, не будь я ярл Эдмунд, — и, стуча сапогами, сбежал с крыльца.

Добрыня покачал головой, повернулся к Гюряте:

— Мыслится мне, не приметил ярл тех молодцев, кон побили его, иначе назвал бы.

— Истинно так. И не иначе свев первым задирал молодцев, — высказал предположение Гюрята.

— Ну, ну, — проговорил Добрыня, — пускай поищет, Новгород велик…

На второй день за утренней трапезой Гюрята обронил как бы невзначай:

— Варяга знатного побили. — И покосился на сидевшего сбоку Прова.

А тот что не слышит, знай гоняет серебряную ложку ото рта к чаше и обратно.

— Гм! — хмыкнул Гюрята и замолчал.

Пров же немедленно левую руку под стол сунул, не доведи до беды увидеть отцу, как распухла она.

Долгими вечерами Феодосий обучал Кузьму греческому и латинскому языкам. «Познав сие, — говорил он, — ты прикоснёшься к истории многих народов».

Кузьма ученик понятливый, и чужая азбука ему не в тягость. Сам того не заметил, как читать и писать научился.

Иногда Феодосий вспоминал свою далёкую родину. Прикроет глазки, высохшие руки на колени положит и рассказывает Кузьме про горы и синь моря, высокие кипарисы и сладкие финики, про страну, где никогда не бывает метелей и люди не знают тёплых шуб.

Ровно горит берёзовая лучина, плавно течёт речь монаха, дивной сказкой видится Кузьме Греческая земля. Ночами снились ему города с мраморными дворцами, огромными деревьями, верхушки которых упирались в чистое, без единого облака, небо, и мудрыми людьми, похожими на Феодосия. В одну из ночей приснилась ему ожога и отец, но стоит их изба не на краю болота, а в чужом краю. Заговорил Кузьма с отцом, а тот отвечает ему по-гречески, да так складно, Кузьма даже хотел спросить его, откуда научился он иноземной речи, да не успел, пробудился…

Кто знает, сколько бы проучился Кузьма в школе, если бы не заявившийся к ним как-то на урок князь Ярослав. Монах встретил князя, засуетился, почёт ему выказывает. Тот же сказал: «Ты, отче, веди урок, а я послушаю, кто к чему прилежание имеет», — и присел на скамью напротив Кузьмы. Долго слушал школяров, довольна покачивал головой, потом спросил:

— Кто из отроков, отче, боле всех к грамоте припадает?

Феодосий ответил не раздумывая:

— Козьма, князь, хоть и мене других в школе, но зело разумен, — и указал на Кузьму. Тот зарделся, вскочил.

— Похвалы достойно, — одобрил Ярослав, — что к наукам нет в тебе лени. Обучи его, отче, ибо надобен мне писец и книжник разумный, перекладывать книги из языка греческого на славянский.

— О, князь, — перебил Ярослава монах, — Козьма не токмо по-гречески разумеет и писать обучен, но и язык древних латинян превзошёл.

— В таком разе пошли его ко мне, отче, погляжу, к чему он способен. — И уже к Кузьме: — Жду тя, отрок, завтра пополудни.

Из Ладоги явились в Новгород охотные люди с великой обидой. Варяги ярла Рангвальда у вольных людей скору с половины забирают, а кто им Воспротивится, всё отнимут да озорства ради искупают в Волхове. Истинное глумление над русским людом. Новгородские выборные — тысяцкий Гюрята и кончанские старосты высказали жалобу князю Ярославу. Тот посулил унять варягов, но не успели охотные люди воротиться в Ладогу, как оттуда нагрянул Ярославов приказчик с новой вестью: викинги напали ночью на княжескую ладью с мехами, перегрузили на свой дракар пушнину и покинули Ладогу, оставив там лишь ярла Рангвальда и с ним десяток свевов. Ярл Рангвальд к тому грабежу не причастен, но викингов задержать не мог. Слух есть, что они пристали в низовьях Волхова. Ярослав озлился, послал в Ладогу воеводу с малой дружиной, чтоб наказать варягов, но пока Добрыня добирался, викинги уже снялись с якоря и ушли в озеро Нево. Обогнув деревянную церквушку, Пров наткнулся на толпу мужиков. Окружив детину в кожаном кафтане, они говорили разом. Пров любопытства ради протиснулся вперёд. Детина — борода лохматая, глаза с прищуром, хитрые, то и знай по мужикам шастают. А те спорят, одни говорят «завтра», другие «повременим». Детине, видимо, надоела их ругань, прикрикнул: — Неча судачить, завтра тронемся, чего время терять.