Земля несбывшихся надежд - [82]

— Она похожа на Мохини, — слишком громко сказал Севенес.

— Да, похожа, — согласилась мама жутким голосом. Тогда я объяснила себе, что эти ужасные японцы забрали у нас Мохини, а взамен дали эту маленькую игрушку. Мы все ее потрогали, прежде чем мама поместила ее в шкаф для семейных реликвий, где когда-то стоял ее бюст. Эта кукла расположилась в нашем шкафу рядом с моей веселой коллекцией ершиков для чистки трубок в виде птичек и замысловатыми обломками коралла, которые Лакшмнан подобрал на берегу. Только через много-много лет я узнала, что надпись на кукле гласила, что это Куан Йин, богиня прощения, и что это изделие времен династии Чинг, которому более двухсот лет. Эта информация для мамы была совершенно неважна, так как она с первого момента, когда увидела куклу, знала, что это такое и что это означало для нее. Она чувствовала дыхание ужаса и видела, как убегают все ее надежды.

Перед ее глазами, как наяву, стоял старый китайский предсказатель и говорил слова, которые мама так старательно пыталась забыть: «Опасайся своего старшего сына. Он — твой враг из прошлой жизни, который вернулся, чтобы наказать тебя. Ты познаешь боль, похоронив своего ребенка. Ты привлечешь в свои руки фамильную вещь огромной ценности. Не оставляй ее у себя и не пытайся извлечь из нее выгоду. Она принадлежит храму». Но если она отдаст статуэтку в храм, это будет означать, что она поверила этому мерзкому человеку и его ужасным пророчествам. Да, она потеряла ребенка, но это же произошло и с тысячами других людей. Это была война. Вот что война делает. Предсказателю не нужно было, нельзя было верить. Ее любимый первенец не был врагом. Мама просто отказывалась верить этому. А зеленая нефритовая кукла словно шептала ей: «Опасайся своего старшего сына». Мама думала, что если поставит эту статуэтку глубоко в стеклянный шкаф за кораллами и разноцветными птичками-ершиками для трубок, то сможет сделать так, что предсказатель ошибется. Но собственное желание поглотило ее саму, а желание ее сына — разрушило.

Помню, как мама рассказывала, что после смерти Мохини Лакшмнан начал во сне скрипеть зубами. Внезапно я начала бояться Лакшмнана. Не знаю, откуда приходит этот страх, но я прихожу от Лакшмнана в ужас. Это не потому, что он ударил или обидел меня, или я увидела, как он в раздражении пробил рукой дырку в стене или сделал еще что-то, на что жаловались мама и Анна. Но неожиданно в моем воображении он уже не отбивает при стирке одежду о камень в ореоле сияющих брызг, сверкающих, как бриллианты, он — злой Асура, один из жестоких великанов, правящих подземным миром. Я чувствую, что злость переполняет его, находится под кожей так близко к поверхности, что мельчайшая, незначительная царапина может дать ей вырваться наружу, проявляясь багровым цветом лица и потерей контроля над собой. Я даже не помню, когда он перестал обращаться ко мне «Привет, малыш» в своей особенной манере.

После того как японцы ушли, меня послали в школу; но я была только средней ученицей. Моей лучшей подругой была Налини. Мы нашли друг друга, когда китайские девочки в нашем классе отказались с нами сидеть, пожаловавшись учителям, что мы чернокожие, потому что нечистые. Когда же учителя заставили их сесть с нами, они пожаловались своим матерям, которые приехали в школу и потребовали, чтобы их дочерям разрешили сидеть отдельно от индийских девочек. «У индийских девочек в волосах вши», — надменно и лживо заявили они. Поэтому Налини и я, в конце концов, стали сидеть вместе. У нас у обеих была темная кожа, но она была намного беднее меня, потому что у меня было нечто такое, чего у нее не было. У меня была мама.

С моей точки зрения, мама — хорошая женщина. Без к никого бы из нас здесь сегодня не было. Я глубоко сожалею, что не способна дать ей возможность гордиться мною. Я с радостью стала успешным продолжением ее самой, во что она с таким трудом старалась превратить нас всех. Как я хотела стать частью картины, которую мама рисовала в своем воображении. Я могу представить себе эту картину: это сцена прекрасного дня рождения в великолепном доме. Возможно, это день рождения кого-то из детей Лакшмнана, а мы все приезжаем к нему по красивой подъездной дорожке в дорогих автомобилях. На нас хорошая одежда, наши мужья и жены улыбаются рядом с нами, а наши дети бегут вперед, чтобы радостно броситься к своей улыбающейся бабушке. Ее руки широко распахнуты, чтобы обнять всех этих маленьких человечков в красивых одеждах. Лакшмнан наклоняется с высоты своего роста в шесть футов два дюйма и нежно целует маму в щеку. На заднем плане благосклонно улыбается жена Лакшмнана. Рядом с ней стоит стол, полный красиво упакованных подарков и изысканных угощений.

Иногда я удивляюсь, почему Анне не нравится моя картина? Почему у нее присутствует такое тщательно скрываемое презрение к тому, что маме хотелось бы этого? Я этого страстно хочу. А Анна ведет себя так, словно мама разрушила всю нашу семью. Это абсолютно не так.

Жена Лакшмнана называет маму желто-коричневой паучихой. Как она утверждает, наш бедный отец, только чтобы она не развелась с ним, каждый месяц приносит домой коричневый конверт, полный денег. Да, может быть, мама и есть коричневая паучиха. Всю свою жизнь она из ничего выплетала для всех нас еду, самую лучшую одежду, любовь, образование и крышу над головой. А я дочь этой паучихи. И я не могу не считать ее прекрасной. Я потратила всю мою жизнь, стараясь сделать маму счастливой. Потому что, когда она счастлива, весь дом ликует, стены широко улыбаются, шторы радостно трепещут, голубые покрывала на подушках смеются в солнечном свете, вливающемся через открытые окна, а огонь в печи пляшет от восторга. Когда я смотрю на маму, то внутри у меня возникает страстное желание быть такой, как она, хотя и сама знаю, что похожа на отца.