Земля несбывшихся надежд - [166]
Когда я выключила магнитофон, было два часа ночи. За окном безутешно выла буря, стуча балконной дверью, будто злой дух отчаянно пытался попасть внутрь. Я смотрела на роскошные вещи вокруг меня и чувствовала, что их потеря будет для меня неощутимой и не вызовет сожаления. Еще на прошлой неделе все было иначе. Через неделю или меньше я буду такой же, как все. Возможно, мне придется пойти и устроиться где-то секретарем. Покупать одежду в универмаге, готовить еду, самой за собой убирать. Я равнодушно пожала плечами при этой мысли.
Что действительно имело для меня значение, так это раскрытие глубокой тайны, окружавшей мою маму, решение загадки пола из черного мрамора, который зловеще разрастался в моих снах, выяснение, почему от звука капающей воды меня охватывал леденящий ужас или почему сочетание красного с черным было для меня таким отвратительным. Во мне пробуждалась глубинная память. Мне казалось, я вспомнила прабабушку Лакшми, но было тяжело сопоставить энергичную молодую Лакшми на кассетах и пожилую седую женщину из моих неясных воспоминаний. Могла ли она быть той несчастной женщиной в кресле из ротанга, которая всегда жульничала, играя в китайские шашки?
История Айи на кассете так увлекла меня, что я пропустила время обеда. Моя служанка оставила на кухне в закрытой посуде несколько блюд на выбор, и я вдруг поняла, что очень голодна, и просто с жадностью набросилась на еду, что было на меня не похоже.
Внезапно я остановилась. Почему я так себя вела? Откуда эта жадная, эта неподобающая спешка? В моем воображении родилась картинка с изображением мальчика, которого вырвало в свою тарелку. «Я не могу переносить вкус того, что она ест!» — дико кричит Лакшмнан пожилой женщине с волосами серо-стального цвета и предательскими глазами. Но нет, тогда у Лакшми должны были быть прекрасные густые черные волосы и дерзкие, злые глаза. Отодвинув от себя тарелку, я в волнении вернулась в гостиную и вышла на балкон. Сильный ветер мгновенно растрепал мои волосы и пробрался под одежду. Как бы я хотела сейчас быть в мамином доме! Теперь уже в моем. Ветер бил дождем мне в лицо, и я вдыхала его вольный, влажный запах. Совсем близко раздался раскат грома. Голоса у меня в голове требовали пространства, внимания. В конце концов, я очень, очень замерзла и зашла внутрь.
Из душа я вышла согревшейся и уставшей и теперь сушила волосы у зеркала. Уже было почти четыре часа утра. Завтра я снова поеду в Лару. Я хотела устроить все так, чтобы поскорее переехать туда. Выключила фен, и отражение моих глаз в зеркале удивило меня. Вокруг зрачков сияли зеленые точки. Нефертити умерла, но оставила мне в наследство свои глаза. Выражение равнодушия в моих глазах исчезло, и его место заняло дикое возбуждение, придавая мне немножко безумный вид. Я улыбнулась себе в зеркале, и даже моя улыбка была другой.
— Теперь поспи, чтобы утром ты смогла первым делом поехать в свой новый дом, — сказала я сияющей девочке в зеркале. Потом легла под одеяло и слушала неистовую бурю за окном. Я ворочалась с боку на бок, пока, наконец, не встала с кровати, не включила свет и не нажала кнопку на магнитофоне, на которой было написано «воспроизведение».
Я послала Нише на адрес ее отца очень просто написанное письмо, в котором объяснила, что я ее родственница со стороны матери, что до смерти ее отца было невозможно поддерживать с ней связь, потому что он запретил всем общаться с ним и его дочерью. С того момента, как в газете напечатали его некролог, я хотела встретиться с ней. Я просила ее позвонить, если она согласится.
Когда она приехала, моя дочь провела ее в мое любимое место в доме, мою большую кухню. Ниша оказалась красивой. Она настороженно поздоровалась со мной, ее глаза всматривались в мое лицо, искривленное с одной стороны, и мои редкие седые волосы. Я знаю, что я человек с уродливым лицом.
— Присаживайся, Ниша, — предложила я с кривой улыбкой. — Может быть, хочешь чаю?
— Да, спасибо, — согласилась девочка. Ее голос звучал вежливо и культурно. Люк, по крайне мере, научил ее себя вести. Она мне нравилась.
Я поставила перед ней небольшую корзинку с яйцами и сказала:
— Ешь.
Какое-то мгновение она смотрела на меня, но я слышала, что она думает: «О нет, у этой пожилой женщины в мозгах больше жира, чем протеинов».
С веселым видом я взяла яйцо, ударила его о тарелку и разломала пальцами. Ни жидкий белок, ни желток не вытекли. Яйцо было искусно сделано из пирога, миндаля и сладкого крема. Скорлупа — из крашеного сахара.
Ниша тоже засмеялась. Ну конечно, Рата — мастерица создавать что-то из сахара. Сегодня она сделала самое простое, несколько яиц.
— Вот это подарок, — сказала Ниша, поднимая на руке пирог. Маленькие белые зубы погрузились в пирог, и она заявила, что это превосходно. — Замечательный, чудесный подарок, — улыбалась она.
Я сидела напротив нее.
— Я Рата, твоя двоюродная бабушка, и хочу, чтобы ты знала о том, что твоя мама, Димпл, изменила мою жизнь. Я ужа стара, и скоро меня не станет, но я хочу, чтобы ты знала, что она сделала для меня много лет назад. Она была самым заботливым, прекрасным человеком, которого я встречала в своей жизни. Однажды вечером, двадцать девять лет назад я была дома одна, покрывала глазурью торт, когда раздался звонок в дверь. Это была твоя мама. Ей тогда было, должно быть, — сколько? — пятнадцать лет. Она тоже была такой красивой малышкой.
