Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка - [64]

Колька поднимал переломку. Ухал выстрел… И радостно билось сердце, когда с шеста валилась старая шапка, сбитая зарядом дроби.

Подошел Сашка Кочкин и со знанием дела стал поучать Кольку:

— Ты за крючок не дергай, медленно, плавно жми, а то ствол у тебя ровно пьяный.

Запас учебных патронов был израсходован. Дедушка поинтересовался: не тяжеловато ли для внука «ружьишко», не отдает ли при выстреле в плечо?

Какое там! Ружье легче пушинки, а выстрел даже не ощущается!

— Добро, коли так. Ходи в новой одеже, привыкай.

И нож чтоб завсегда на поясе, нечего ему в мешке ржаветь.

Колька осерчал, когда бабушка Дуня вздохнула:

— Упрямый ты, Филимон. То ли дело, побыл бы Николашенька возле меня. Ни страхов, ни маяты. И мне веселее.

— Ничего, ничего, не соскучишься. Не резон охотницкому внуку на перинах нежиться. Да и матушка тайга не обидит. Мал, мал! Когда и воспитывать, как не с малу?

Бабушка Дуня не стала больше перечить, завела квашню и ушла топить баню.

Дедушка Филимон закончил сборы и лег отдыхать. Кольке стало скучно одному.

Но тут прибежала Надюшка:

— Где бабушка Дуня?

— Зачем тебе она?

— Говори, не мешкай. Председатель сельпо Таковой приехал. Может, чего путного привез.

— Бабушка баню топит.

Кольке хотелось порасспросить Надюшку, что это за диковинные товары завезены в магазин, но девочка торопилась.

Колька сунул руку в карман и нащупал заветный кошелек, в котором хранились сбережения: «Не прикупить ли и мне чего-нибудь на дорогу?»

Возле магазина толпились женщины и ребятишки. Из мужчин был только Тимофей Никифорович Кочкин. Он степенно беседовал с не знакомым Кольке человеком. Приезжий был невысокий, крепенький, краснощекий толстячок. В коричневой вельветовой толстовке, в синих шевиотовых галифе и блестящих хромовых сапогах он выглядел щеголем. Удивляло, как он умудрился в бобылихинской грязи сохранить в чистоте костюм.

Здоровенная толстогубая дивчина перетаскивала в магазин ящики и мешки.

Приезжий покрикивал на нее, когда она неосторожно поднимала какой-нибудь ящик или корзину:

— Аграфена, что, как медведь, ворочаешь? Тару побьешь.

Грузчица виновато ухмылялась и несла тяжесть, словно тарелку, до самых краев наполненную горячим супом.

— Деготку не подкинул ли, Алексан Митрич?.. — спросила вдова Пономарева, тощая, с морщинистым, вечно озабоченным лицом. — Вот и слава богу! А то скотина изнемогла от мошки. Моего теленка заела проклятущая. В лежку лежит, подняться не может.

— Только двенадцать бутылок привез. Как хотите, так и делите, — предупредил «Алексан Митрич». — Деготь — продукт дефицитный.

Говорил он важно, с чувством собственного достоинства.

— Дефицитный! — услышал Колька за спиной сердитый шепот Надюшки. — В третьем годе в Исаевку геологи заезжали. Папке снадобья какого-то оставили. Смажешь лицо или руки — мошка тронуть боится. Совсем новое. У геологов и то мало было, потому и дефицитным называли. А деготь?! Им телеги смазывают!

— А сапоги опять не привезли, товарищ Таковой? — подошла к толстяку маленькая, худенькая женщина. — Осень не за горами. Ребятишки разуты. В чем по грязи шлепать? В Сахарово все завозят, а у нас что ни спроси — дефицитный товар.

«Алексан Митрич», он же Таковой, недовольно сморщил румяные губы, словно съел что-то кислое:

— Опять воду мутишь Чепчугова? Когда же выведутся в тебе классовые пережитки? Учительница! Политику должна нести в массы, а ты их разлагаешь. Бабам газетки обязана читать и разъяснять, чтобы подобные симфонии не разводили. А ты сама в первую голову. Сахарово — промышленный поселок, понимать надо…

Женщины присмирели, опустили глаза.

Тимофей Кочкин засмеялся дребезжащим, заискивающим тенорком в пегую бородку:

— Она, Алексан Митрич, и супруга своего с толку сбивает. Де кина нет, клуба нет, не по-людски, мол, живем. Го-о-родская!

— Знаю, знаю, откуда диверсии текут. Покрывать их не стану. — Неожиданно Таковой побагровел и закричал тонко и пронзительно: — Государство тебе деньги платит, а ты вражескую пропаганду ведешь, политику подрываешь! Вправлю тебе мозги! Кто ты такая?

Маленькая женщина, совсем молоденькая, белобрысенькая, в каком-то выцветшем, перелицованном жакетике, в броднях, растерянно оглядывалась. Хотела что-то сказать, но вместо этого расплакалась.

Слезы как будто несколько смягчили Такового.

— Раньше надо было плакать! Знай, где находишься! В тайгу приехала — не на курорт.

Женщины угрюмо молчали. Ни одна из них не осмелилась вступиться за учительницу.

А в Кольке вскипала буря: как смеет этот толстяк так грубо обращаться с человеком!

— Почему вы ее оскорбляете?! Она правильно требует!

Колька не узнал своего голоса. Собирался высказаться солидно, а перешел на крик, такой же петушиный, как у Такового. Словно из пулемета, резал фразу за фразой опешившему толстяку. В голове были свежи разговоры между отцом и матерью на эту тему, и Колька выкладывал их с мальчишеским задором.

— Молчать! Чей недоносок? — взвизгнул Таковой.

Он прыгнул к Кольке, пытаясь ухватить за грудь.

Колька ударил по коротенькой красной, поросшей рыжим волосом руке.

— Не трожь парня, Алексан Митрич! Не ровен час — обожгешься! — Бабушка Дуня, статная, легкая, встала гордо и как-то необыкновенно молодо против Такового. — Мой внук! Ну и что же? Думаешь, раз ты председатель сельпо, все тебе дозволено, а в Бобылихе — темный сброд, таежники! Напужать желаешь? Не выйдет. Не из пугливых. А недоносков при себе оставь, мил человек!