Земля и небо Водопьянова - [17]

Утверждая, что на острове Рудольфа нет аэродрома, т. Махоткин, конечно, здорово ошибся… Аэродром, дружище, как убедишься… хороший. Лучше в условиях Арктики и желать не надо… Надеюсь, к весне удастся построить аэродром на льду… К вашему прилету аэродром на Рудольфе будет обозначен по всем правилам…»

Махоткин в своей записке в Главсевморпуть давал следующую характеристику острову:

«Я пролетел восточным берегом Рудольфа, везде ледники опускаются к самому морю, что является самым важным препятствием. Если он опускается к воде, то он может каждый момент обломиться… Неизбежные трещины прибрежной полосы ледника сейчас не видны, ибо таяние снега на Рудольфе еще не началось».

Махоткин недоучел того обстоятельства, что летом на Северный полюс никто и не полетел бы. Весна для этого самое подходящее время — меньше пасмурных дней, но морозно, как зимой. В сущности, та же обычная в нашем представлении зима, только более благоприятная для полетов.

Водопьянов именно так и выразил свое суждение Махоткину:

— Нам с тобой летать не летом, а зимой…

Аэродром на острове Рудольфа, представлявший, к сущности, ледяной купол, как раз и приметил Водопьянов, облетая архипелаг. Тогда же появилась у него и мысль — слетать в направлении полюса. Это можно было бы осуществить, если бы не испортилась рация. Водопьянов сильно этим огорчился. Это было так.

По мере продвижения к полюсу все меньше и меньше попадалось нагромождений льдов, разводий и плавающих айсбергов, освещенных ярким солнцем. Поля становились ровнее. Это было важным открытием. Ведь Амундсен предостерегал: в Арктике нет ровного места для посадки самолетов, а в районе Северного полюса, кроме того, облака и облака. Только вот толщина льда какова там? Ведь будут садиться тяжелые, многотонные самолеты.

Механик вскоре напомнил летчику, что берега острова Рудольфа скрываются из виду, надо поворачивать назад, а Водопьянов отметил впоследствии в своем дневнике: «Возвращаться не хотелось. И я не сделал бы этого, если бы на борту моего самолета был штурман. С помощью аэронавигационных приборов мы могли бы определить снос, внести поправки в компасный курс и в случае нужды определить местонахождение самолета. Но штурмана у меня не было. Оставалось только одно: вернуться на остров Рудольфа, что я и сделал».

Самолет долетел почти до 84 градуса северной широты. От полюса его отделяло не более семисот километров.

Водопьяновские наблюдения, как заметил потом О. Ю. Шмидт, стали основой для предсказания ледовой обстановки в предстоящую навигацию, помогли правильно планировать трудные операции сквозного плавания по Северному Ледовитому океану. А предварительный полет на Землю Франца-Иосифа и пролет дальше на север за 83 градус «послужили великолепной тренировкой для экипажа».

Практика полетов в Арктике дала Водопьянову много ценного. Он потом писал: «Оказывается, густая дымка, непроницаемая по горизонтали, просматривается по вертикали, сверху. Пользуясь этой особенностью я не мучился, стремясь лететь у земли, не прибегал к приборам, а спокойно шел верхом». И далее следовал такой вывод: «При наличии хорошей материальной части летать зимой в Заполярье не труднее, чем на материке. Нужно только уметь преодолевать полосы плохой погоды».

После возвращения экспедиции на Землю Франца-Иосифа в 1936 году Шмидт подводил итог: «После полета Водопьянова мы можем смело сказать, что нет больше такого места в Советском Союзе, куда бы не долетали советские самолеты».

К полюсу мужества

Суета дня оканчивалась. Из радиоприемника при переходе с волны на волну выплывала то убаюкивающая вечерняя мелодия, то сердечная песня, то вонзающаяся в сердце восточная заунывь с непривычными для русского уха заклинаниями. Выключив приемник, Михаил Васильевич подсел к столу, на углу которого стояла зажженная лампа с зеленоватым абажуром. Тотчас ни красивое мужественное лицо легла световая вуаль. Еще какое-то время в ушах продолжала звучать грустная мелодия, но впечатления эти растаяли, как только он сосредоточился на чем-то своем, углубился в него.

За окном в темноте раскачивались высокие березы, неторопливо шелестевшие у окна; в комнату вкатывались волны свежего воздуха. Не поднимая головы, Водопьянов мощно вздыхал, улыбался одними глазами, что-то отчеркивал карандашом.

Была уже глубокая ночь. Находя нужные записи, сделанные им когда-то впрок, он теперь с особым пристрастием вчитывался в них: искал интересовавшие его факты. Бэрд, Амундсен, Нобиле — вот имена, которые его сейчас больше всего занимали. Хотя никто из них не смог сделать того, на что рассчитывал Водопьянов, — прилететь на самый Северный полюс, — опыт их до сих пор был уникальный (правда, и Водопьянов и прошлом году был недалеко от заветной цели). Они пролетали над полюсом или где-то неподалеку от него. Бэрд в 1926 году пролетал над ним на самолете, Амундсен, тоже в 1926-м, — на дирижабле, Нобиле в 1928 году долетел до него на дирижабле, потерпел катастрофу. На одном из листков Водопьянов нашел воспоминания Бэрда о его успешном полете и о радости Амундсена, пришедшего встречать летчика: «Выпрыгнув из самолета, я очутился в объятиях Амундсена. У последнего были слезы на глазах. Он поздравил меня с великодушием, свойственным его благородному характеру».