Земля горячая - [133]
— Обязательно больше движений, больше ходите… — нарочито живо сказала она, оставив без внимания мой вопрос.
Решив, что в больнице произошло какое-то несчастье, я попрощалась с врачом.
— Заходите, доктор, вспомним Москву, У меня часто бывают москвичи. Заходите!..
Девушка как-то растерянно посмотрела на меня, и снова я уловила в глазах ее отчужденность. В коридоре я увидела Лену.
— Что у вас произошло? — спросила я.
— А ничего. Врачиха-то жена Валентина…
Так вот в чем причина ее холодности! Меня неудержимо потянуло в кабинет. Надо поговорить с ней, обязательно рассказать ей все, пока не поздно…
Нет-нет, делать этого не имею права! В конце концов, может быть, и Пересядько изменится. Ведь многое зависит и от нее, его жены. А она, по-моему, очень хороший человек.
В обеденный перерыв за мной забежал Игорь, озябший, усталый. Мы пошли в столовую. Я рассказала ему, что была в поликлинике. Он рассеянно посмотрел на меня, видимо что-то обдумывая.
— Вот что, Галина, я давно хотел предложить тебе: поезжай-ка ты домой, в Москву, Уверен, что так будет лучше.
— А как же работа?
— Возьмешь отпуск за свой счет, а потом у тебя еще и очередной. Я обязательно примчусь за тобой и… малышом.
— Нет, Игорь, я никуда не поеду.
— Почему же? — спросил Игорь, и в голосе его я уловила нотки раздражения.
— Просто мне будет очень трудно перенести такой путь. И потом, боюсь, что в Москву поздновато.
— И все-таки подумай хорошенько, — сказал Игорь. — Ты слишком впечатлительна, все принимаешь близко к сердцу, без конца переживаешь, а все это отражается на малыше…
«Игорь прав, надо быть сдержанней», — подумала я.
Уже в столовой я спросила:
— Игорь, а как Покровский-Дубровский?
— После обеда поеду к нему.
К нам подошла Шура.
— Рада вас видеть, — сказала она, ставя на наш стол тарелку.
Я не видела ее несколько дней и удивилась тому, что всегда подтянутая, оживленная, со смеющимися глазами Шура сейчас походила на надломленное дерево. Глаза ее как-то потускнели, а в уголках рта залегли горькие складки.
— Ты не больна ли, Шура?
— Какое там больна! Сегодня бюро, наши персональные дела разбираются. А послезавтра уезжает Лиля с сыном. И как это людям не надоест в чужом белье рыться!..
Я вздохнула, невольно вспомнилось блоковское:
— Галя, — сказал вдруг Игорь, — а может быть, с этим пароходом и ты поедешь?..
— Не будем об этом больше, Игорек, — ответила я. — Я не могу уехать.
Шура внимательно посмотрела на нас и негромко сказала:
— Извините, не знаю, о чем вы, но уезжать Гале нельзя.
— Я считаю, что в ее положении это необходимо. Ей нужен покой, она слишком впечатлительна.
— Не так уж это страшно, как вам кажется, Игорь, — невесело усмехнулась Шура.
Когда обед наш подходил к концу, Шура сказала:
— Крылову благодарность надо вынести — кормить стали гораздо лучше!
— При чем же тут Крылов? — удивился Игорь.
— Так это ж он подобрал двух новых поваров. Отличные мастера!
Из столовой вышли вместе. Против управления порта на глубоко врытых в землю бетонных тумбах был укреплен стенд. Что-то тяжелое, булатовское ощущалось в облаке этого фундаментального, прочного сооружения.
— Постамент незыблемости, — проворчал Игорь, когда мы шли мимо стенда.
Бросив на него взгляд, я усмехнулась: «А Игорь точно подметил! И верно, «постамент незыблемости». Десятое октября, а на стенде все еще красуются итоговые цифры за август».
А вот Доска почета! Как убого и бедно выглядит она! Стандартные выцветшие фотографии передовиков — славы и гордости нашего порта. Лица чересчур строгие, со странной печатью излишней суровости, чуть ли не скорби. А это что такое? Кажется, портрет Скворцова! Я остановилась. То же сделали и мои спутники.
— Чем это ты заинтересовалась? — спросила Шура.
— Да вот на этом, как выразился Игорь, «постаменте незыблемости» знакомое лицо. Игорь, разве Скворцов ударник коммунистического труда?
— Был им когда-то.
— Вот именно «когда-то»!
— Послушайте, Игорь, почему вы сняли фотогазету, которая в проходной висела?
Я видела эту фотогазету с портретами тех же самых людей. Но сделаны были эти фотографии по-другому: крупные, выразительные, и лица какие-то живые, улыбающиеся.
— Сняли потому, — ответил Шуре Игорь, — что надо ее подновить. Кое-кто из маяков уже не только не светит, а едва чадит… Тут комсомолия наша орудует, актив…
— Да… — задумчиво сказала Шура, — где есть актив, там нет «незыблемых постаментов». Сегодня я разнесу Булатова! Может, вылечу из партбюро, но разнесу! — неожиданно взорвалась Шура.
ГЛАВА XV
На «Богатыре» шел киносеанс, и вдруг погас свет. Народ не расходился, зал гудел, скрипели стулья. Но вот в темноте, перекрывая гул, прозвучал чей-то сильный голос:
— Споем, товарищи?
Я сразу узнала Лешку Крылова.
Комсорг затянул песню. Где-то в глубине зала песню подхватили девчата. Кое-кто пробирался по проходу вперед. В дальнем углу захлопали в ладоши и застучали ногами. Но Лешкин голос перекрыл шум, и снова подхвачен куплет, и песня гремит в маленьком зале.
Мы с Игорем сидели в десятом ряду. Я очень хотела пройти вперед, к Лешке, но Игорь удержал меня. Достав карманный фонарик, он включил его. Яркий луч врезал светлый круг в потолок. Потом круг этот перескочил на экран, осветив стоявших лицом к залу парней и девушек.
В повести «Меж крутых бережков» рассказывается о судьбе современной деревенской молодежи, о выборе ею после окончания школы своего жизненного пути, о любви к родному краю, о творческом труде. Наиболее удачным и запоминающимся получился образ десятиклассницы Фени, простой советской девушки из деревни. Феня предстает перед читателем натурой чистой, целеустремленной и твердой в своих убеждениях. Такие, как Феня, не пойдут против своей совести, не подведут друзей, не склонят головы перед трудностями и сложностями жизни. Василия Золотова читатели знают по книгам «Там, где шумит море», «Земля горячая», «Придет и твоя весна» и др.
Михаил Андреевич Лев (род. в 1915 г.) известный советский еврейский прозаик, участник Великой Отечественной войны. Писатель пережил ужасы немецко-фашистского лагеря, воевал в партизанском отряде, был разведчиком, начальником штаба партизанского полка. Отечественная война — основная тема его творчества. В настоящее издание вошли две повести: «Если бы не друзья мои...» (1961) на военную тему и «Юность Жака Альбро» (1965), рассказывающая о судьбе циркового артиста, которого поиски правды и справедливости приводят в революцию.
Ким Федорович Панферов родился в 1923 году в г. Вольске, Саратовской области. В войну учился в военной школе авиамехаников. В 1948 году окончил Московский государственный институт международных отношений. Учился в Литературном институте имени А. М. Горького, откуда с четвертого курса по направлению ЦК ВЛКСМ уехал в Тувинскую автономную республику, где три года работал в газетах. Затем был сотрудником журнала «Советский моряк», редактором многотиражной газеты «Инженер транспорта», сотрудником газеты «Водный транспорт». Офицер запаса.
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А. С. Макаренко — сначала по сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор записок с А. С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н. Э. Фере изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере. В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны читателям «Педагогической поэмы».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Читателю широко известны романы и повести Евгения Пермяка «Сказка о сером волке», «Последние заморозки», «Горбатый медведь», «Царство Тихой Лутони», «Сольвинские мемории», «Яр-город». Действие нового романа Евгения Пермяка происходит в начале нашего века на Урале. Одним из главных героев этого повествования является молодой, предприимчивый фабрикант-миллионер Платон Акинфин. Одержимый идеями умиротворения классовых противоречий, он увлекает за собой сторонников и сподвижников, поверивших в «гармоническое сотрудничество» фабрикантов и рабочих. Предвосхищая своих далеких, вольных или невольных преемников — теоретиков «народного капитализма», так называемых «конвергенций» и других проповедей об идиллическом «единении» труда и капитала, Акинфин создает крупное, акционерное общество, символически названное им: «РАВНОВЕСИЕ». Ослепленный зыбкими удачами, Акинфин верит, что нм найден магический ключ, открывающий врата в безмятежное царство нерушимого содружества «добросердечных» поработителей и «осчастливленных» ими порабощенных… Об этом и повествуется в романе-сказе, романе-притче, аллегорически озаглавленном: «Очарование темноты».
Виктор Макарович Малыгин родился в 1910 году в деревне Выползово, Каргопольского района, Архангельской области, в семье крестьянина. На родине окончил семилетку, а в гор. Ульяновске — заводскую школу ФЗУ и работал слесарем. Здесь же в 1931 году вступил в члены КПСС. В 1931 году коллектив инструментального цеха завода выдвинул В. Малыгина на работу в заводскую многотиражку. В 1935 году В. Малыгин окончил Московский институт журналистики имени «Правды». После института работал в газетах «Советская молодежь» (г. Калинин), «Красное знамя» (г. Владивосток), «Комсомольская правда», «Рабочая Москва». С 1944 года В. Малыгин работает в «Правде» собственным корреспондентом: на Дальнем Востоке, на Кубани, в Венгрии, в Латвии; с 1954 гола — в Оренбургской области.