Земля Гай - [16]

Кузьминична преданно смотрела на Михайловну. Она уже связала новость с предыдущими разговорами — а говорили об этом бабки между собой постоянно — и стала успокаиваться, рассеянно смотрела по сторонам.

— А это шо за хлопец?

В полстены у Михайловны висел портрет Ленина.

— Это Ленин. Што, чай позабыла уже все, как в школе юными ленинцами были, знамена таскали?

— Будь готов — всегда готов! — радостно подхватила Кузьминична: события многолетней давности иногда очень ясно всплывали у нее в голове, — Ленин — вождь. И в конторе Ленин висел, и в амбулатории, и на площади перед школой Ленин бронзовый стоял, да?

Михайловна обрадовалась, села на любимого конька:

— Помнишь? А как раньше хорошо было, и все знали, зачем живут? Чтобы строить будущее. Все хотели работать — вставать рано, чтобы как можно больше успеть. Я же сюда с Ленинградской области еще до войны ребенком с родителями приехала. Страна позвала. Нужны мы были своей стране. А после войны — и подавно. Такое хозяйство надо было поднимать. И все работали как один. Как же радостно было работать! До седьмого поту! Все были молодые, сильные, веселые… Голодные, злые и жадные до работы… Все для страны, для народа, для Сталина, за дело Ленина… А здесь все день ото дня становилось краше: утром сосны — днем бревна — вечером первые дома, утром болото — вечером широкая дорога, утром — пустырь, вечером — биржа и ровные ряды стволов… Знаешь, какая у меня мечта еще с самого детства была? Вытащить дедушку Ленина из прошлого, привести к нам, сюды, ну, в настоящее, и показать, как мы хорошо живем…

Но Кузьминична мало чего понимала из бурной речи Михайловны. Глупо улыбаясь, она смотрела в себя, на свои цветочки. Заметив этот взгляд, Михайловна осеклась:

— Ленин это, запомни — Ле–нин!

— И мы для него строили леспромхоз?

— Да не для него, а для страны, для других людей. На юге–то леса нет, а строить дома и дрова, чтобы печи топить, надо. А Ленин нас всему научил.

— Он был учитель?

— Ну почти. Вождь.

— А он к нам сюда приезжал побачить, как мы все хорошо зробили? Ну… ты говорила… хотела ему показать…

— Конечно, приезжал, — Михайловна снова задумчиво подперла голову

рукой, — все осмотрел, все бревна сосчитал… А потом велел нам с тобой два шага вперед из шеренги сделать, положил нам руки вот так, — она положила руку на плечо Кузьминичне, — на плечи и сказал: «Молодцы, бабоньки, с вами мы коммунизм за три пятилетки построим».

Глава 7

— Так я и знала! — Михайловна уперла руки в боки. — И шо мы тут сидим?

Зайдя в дом после вечерней дойки, бабка обнаружила теплую компанию: на кухне вокруг стола сидели Кузьминична, Васька и Егорка. На столе стояла початая бутылка водки, вареная картошка и луковые перья. Кузьминична, наверное, при помощи Егорки — или Васьки? — стопила печь. В доме пахло теплом и хлебом, свесившаяся над столом слабенькая лампочка объединяла людей вокруг стола, спасала от сумерек за окном.

— Так это… — Кузьминична развела руками, — вот соседушка заглянул, — махнула рукой на Ваську, — да Егорка забежал. Ты же сама хотела о чем–то… запамятовала я… спросить.

— А, Михайловна, мэ комам тэ выпьям бравинты, выпьем водки, брось гундосить, ну, ептыть, праздник же сегодня — пенсия. Надо же по–людски отметить? — вступил Васька, который уже был пьян и всех любил. — Садись, яхонтовая моя, посидим, потолкуем по–соседски, — он даже место ей уступил, перебрался на неудобную скамейку.

Егорка был бодр, и не понятно, пьян или нет. Он внимательно смотрел на Михайловну.

— Допекли вы меня, алкоголики, до печенок… Вот напасть–то! — Михайловна сходила переоделась в сухое и подсела к ним:

— Ну, Васька, гляди у меня. Стыришь что–нибудь — больше близко к дому не подпущу!

Васька ласково улыбался.

Егорка облегченно вздохнул и разлил:

— Чё ты спросить хотела, Михайловна?

— Да… ничего… потом…

— За что пьем? — Васька подхватил свою стопку. — Давайте — за счастье, за састыпэн — за волю?

— На хрена нам твой сасьтипен! — Михайловна все еще сохраняла недовольный вид. — Вот уже где твоя воля, — она провела ребром ладони по горлу, — и бах твой[1] — свобода! Нахлебались уже, говна–пирога! Што в стране творится, куда катимся?

— О, пошла Михайловна митинговать, — развеселился Егорка, опрокинул один свою стопку, смачно зажевал лучком. — А чё ж, бабка, обратно все повернуть, бабло у всех отобрать, фуфайки выдать — и на лесоповал?

— А што тебе — лесоповал? Я всю жизнь лес валила, трелевала, грузила, это потом уже диспетчером на УЖД сидела, бухгалтером в конторе. Зато тогда мы нужны были своей стране, партии! Светлое будущее — для вас! — строили. Ты сопляк еще, не понимаешь, шо это такое, когда ты работаешь и знаешь, што ты нужен, што ты дело делаешь, строишь… свершаешь…

— Ну, блин, ты даешь — «свершаешь»! — стал заводиться Егорка, пропустив мимо ушей «сопляка». — Все вы стране тогда типа нужны были, да? В лагерях. Полстраны в лагерях сидело — светлое будущее хреначили. Не замочили сразу всех, потому что они «нужны были своей стране». Мне, блин, дед, пока жив был, много чего рассказывал. Про ББК[2], например, чё такое, когда чувак вчера был «друг народа», а сегодня уже — «враг народа». Херня какая, а?