Земли обагрённые кровью - [23]

Сплюнув, он крепко сжал рукоятку револьвера. «Или ты мужчина и смело выйдешь на поле боя, или трус и будешь прятаться, как мышь, на чердаке своего дома! Твое место здесь, Стратис! Ты справишься с турками! Парни в деревне услышат выстрелы и скроются. Здесь твое место, здесь, это твой окоп…»

Как лев, дрался Стратис. И последнюю пулю оставил для себя… Когда запели первые петухи и люди стали выходить на улицу, из уст в уста полетела весть о гибели Стратиса. Сам турецкий офицер приказал перенести тело Стратиса на площадь, где его усадили на стул и турецкие солдаты, проходя перед ним, должны были отдавать ему честь.

— Надо иметь мужество признавать отвагу и отдавать ей должное, в ком бы ты ее ни встретил. Я хотел бы видеть вас такими, как этот неверный, а не грабителями и убийцами, — сказал офицер.

Долгое время в деревне ни о чем другом не говорили, как о самопожертвовании Стратиса. Но потом ужасы войны заставили забыть и об этом.

* * *

В нашей деревне больше не пели песен. Опустели дома, поля, погасло веселье. Родились страх и тревога. Дезертиры, которым удавалось достать оружие, объединялись в отряды и уходили в горы, хотя там их постоянно преследовали каратели.

Я стал «снабженцем» одного такого отряда. Я научился хитрить с жандармами, шутил и переговаривался с ними, чтобы отвлечь их внимание и пронести порох и продукты в отряд. Часто я по нескольку часов колесил по тропинкам, чтобы убедиться, что за мной не следят, и только тогда направлялся в потайную пещеру. О ее существовании трудно было даже заподозрить, так хорошо она была замаскирована кустарником и каменными глыбами. Чтобы добраться до входа, надо было больше десяти метров проползти на животе. И вдруг ты сразу оказывался в пещере с ровным полом и сталактитовыми сводами, мерцающими в свете лучин. Пещера кончалась глубокой пропастью, вселявшей страх. Единственное, что мы нашли в пещере, когда пришли в нее, были кости маленьких зверушек, которых, вероятно, притаскивали и поедали здесь гиены. Эту пещеру давно обнаружили мы с Шевкетом, но не осмелились залезть в нее поглубже и осмотреть. Когда я узнал, что Шевкета взяли в солдаты и направили в карательный отряд, действовавший в наших горах, мне стало страшно — вдруг он вспомнит о пещере и приведет сюда карателей? Я думал об этом, но не верил, что Шевкет может это сделать, и поэтому никому ничего не говорил.

Спускаясь однажды с гор, я заметил у источника двух жандармов, притаившихся в засаде. Я быстро вернулся, пробрался в пещеру и, еле переводя дух, рассказал о том, что увидел. Несколько человек из отряда, не теряя времени, окружили жандармов и взяли их живыми. Но когда об этом узнали старейшины деревни, они потребовали отпустить их, чтобы не навлечь на деревню беды.

На следующий день вооруженные до зубов каратели двинулись в горы. Наши не приняли боя. Был ранен один только Хараламбос Папастергиу, но и ему удалось скрыться. Он спрятался в зарослях. Я решил ему помочь. Ночью перетащил его под наблюдательную вышку, стоявшую на нашем поле (рана его не была тяжелой, но требовала ухода), и побежал к его дяде Панасису Панаётоглу и попросил о помощи. Старый ростовщик, у которого в землю были зарыты кувшины с золотом, и так от страха носа на улицу не высовывал, а услышав мой рассказ, испугался еще больше и послал меня к черту.

— Не желаю я с этим связываться… — раздраженно сказал он. — Я ничего не слышал, ничего не знаю…

Несолоно хлебавши я вернулся к вышке. Ночью я посадил раненого на мула и повез к морю, к хижине дядюшки Яннакоса, который в свое время имел связь с островом Самос. Старик и его жена, увидев нас, испугались и начали брюзжать. Но прогнать нас им сердце не позволило. Дядюшка Яннакос задумался.

— Ладно, будь что будет, — сказал он наконец. — В беде мы все одна семья. Ты ступай с богом, а я попробую переправить Хараламбоса…

Взбешенный неудачей, начальник карательного отряда арестовал троих ни в чем не повинных людей, обвинив их в том, что они помогают дезертирам. Одним из них был ростовщик Панаётоглу, вторым — мой близкий друг Христос Голис, а третьим — мой младший брат Георгий, семнадцатилетний парнишка. Их отправили в смирненскую тюрьму, продержали там три месяца, поиздевались над ними, но в конце концов суд их оправдал. Еще были, видно, люди с сердцем, желавшие мира и покоя в наших местах.

Но наш отряд не мог больше скрываться в горах. Игра в прятки со смертью теперь каждую минуту могла кончиться трагедией.

VI

В январе 1915 года был призван мой возраст. Я и около семидесяти моих односельчан явились в Кушадасы. Нас зарегистрировали и отослали домой за вещами, а через три дня должны были отправить в рабочие батальоны в Анкару.

Большинство из явившихся в Кушадасы, узнав, куда нас отправляют, сбежали. Я же поддался уговорам моего друга Костаса Панагоглу и решил ехать в Анкару. Костас поссорился с отцом из-за своей доли наследства и поэтому хотел уехать. Втайне он надеялся, что старик пожалеет его и изменит завещание. Но почему я сделал такую глупость и поехал с ним? Когда человек ищет оправдание своим поступкам, он всегда что-нибудь находит. Я подумал: «У тебя есть два пути, оба несладкие, но надо сделать выбор. Один из них знакомый — скрыться, спрятаться, но ты знаешь, что это значит. Другой — рабочий батальон, это тебе еще незнакомо. Говорят, что жизнь там невыносима, но как представить себе то, чего не испытал? Все, что рассказывали о рабочих батальонах, меня не пугает. Гораздо больше я боюсь того, что видел своими глазами. Каждый стук в дверь стоит года жизни родным! Быть вечно преследуемым, не иметь возможности нигде спокойно преклонить голову. Как крыса, прятаться на чердаках, в подвалах, бояться пошевельнуться, быть заживо погребенным. Нет, в тысячу раз лучше рабочий батальон! И там ты будешь бороться со смертью, но стоя во весь рост, грудь против груди, дыхание против дыхания». И я поехал.