Земли, люди - [53]

Въ отличіе отъ того, что творится въ дѣловые часы на парижской биржѣ, здѣсь все происходитъ чинно и спокойно. Вездѣ люди въ пиджакахъ и цилиндрахъ, при зонтикахъ, — сочетаніе, по парижскимъ понятіямъ, странное. Это общая форма Сити. Кажется, и іерархія здѣсь соблюдается, какъ въ лучшемъ полку. Есть банкиры, джобберы, брокеры, ремизьеры, клерки. Клерки дѣлятся на «авторизованныхъ» и «не-авторизованныхъ», — не-авторизованные не могутъ куда-то входить въ зданіи «Стокъ Эксченжъ». У нихъ у всѣхъ видъ, какъ у маленькой Пушкинской русалочки: «но что такое деньги, я не знаю».

Самое страшное время здѣсь три часа, когда, по биржевому выраженію, «приходитъ Нью-Іоркъ». Въ пору завтрака относительно тихо. Оберъ-офицеры биржи завтракаютъ въ маленькихъ ресторанахъ Трогмортонъ Стритъ. Штабъ-офицеры уѣзжаютъ въ старый ресторанъ Симпсона. Я побывалъ и въ этомъ знаменитомъ учрежденіи. Здѣсь «коктэйль изъ устрицъ» запиваютъ горькимъ англійскимъ пивомъ, — тоже, по французскимъ понятіямъ, вещь невообразимая. Лакей, похожій на фельдмаршала, подкатываетъ на столикѣ Roast Saddle of Mutton; фельдмаршалу полагается тутъ же, не дожидаясь конца обѣда, сунуть шесть пенсовъ. Къ баранинѣ подаютъ смородинное желе. Если же вмѣсто него спросить горчицы, то вы будете опозореннымъ человѣкомъ: въ Англіи ѣсть баранину съ горчицей — немногимъ лучше, чѣмъ зарѣзать родную мать. Тяжелыя блюда, чудовищныя порціи, какихъ я не видѣлъ со временъ Тѣстова. Всѣ столики въ огромномъ залѣ заняты. Вездѣ осанистые люди, «исполненные уваженія къ самимъ себѣ» и сознанія своей важности. Можно ли «увести души этихъ людей отъ капиталистическаго строя» {47}? Я въ этомъ не увѣренъ.

Исполненные уваженія къ самимъ себѣ? Мередитъ разсказываетъ анекдотъ, будто бы весьма популярный въ Сити. Два банкира замѣтили, что мальчикъ, служащій у нихъ въ конторѣ, крадетъ почтовыя марки. Одинъ изъ банкировъ хочетъ заявить полиціи о проступкѣ мальчика. — «Будьте къ нему снисходительны», говоритъ другой банкиръ. — «Помните, мы и сами начали съ малаго» (по-англійски выходитъ лучше: «Remember, we started in a small way ourselves»). Я думаю, что этотъ анекдотъ нисколько не характеренъ для Сити.

Во «Власти тьмы» Митричъ объясняетъ косноязычному старцу Акиму, что такое банкъ: «У Анисьи деньги, примѣрно, залежныя. Ей дѣвать некуда, да и бабье дѣло — не знаетъ, куда ихъ предѣлить. Приходитъ она къ тебѣ: нельзя ли, говоритъ, на мои деньги пользу сдѣлать. Что-жъ, можно, говоришь. Вотъ ты и ждешь. Прихожу я на лѣто. Дай, говорю, красненькую: а я съ уваженіемъ... Вотъ ты и смекаешь: коли шкура на мнѣ еще не ворочена, еще содрать можно, ты и даешь Анисьины деньги. А коли, примѣрно, нѣтъ у меня ни шиша, жрать нечего, ты, значитъ, замѣтку дѣлаешь, видишь, что содрать нечего, сейчасъ и говоришь: ступай, братъ, къ Богу, а изыскиваешь какого другого, опять даешь и свои, и Анисьины предѣляешь, того обдираешь. Вотъ это, значитъ, самая банка. Такъ она кругомъ и идетъ. Штука, братъ, умственная!» Старикъ Акимъ не вѣритъ: «Да, это что жъ? Это, тае, значитъ, скверность. Это мужики, тае, дѣлаютъ, такъ, мужики и то, значитъ за грѣхъ, тае, почитаютъ. Какъ же ученые то, тае... Какъ же такъ, Богъ трудиться велѣлъ. А ты, значитъ, тае, положилъ въ банку деньги, да и спи, а деньги тебя, значитъ, тае, поваля кормить будутъ. Скверность это, значитъ, не по закону это». — «Не по закону?» — переспрашиваетъ Митричъ. — «Это, братъ, нынче не разбираютъ. А какъ еще околузываютъ-то дочиста... Это, братъ, у нихъ самое любезное дѣло. А ты помни. Вотъ, кто поглупѣй, али баба, да не можетъ самъ деньги въ дѣло произвесть, онъ и несетъ въ банку, а они, въ ротъ имъ ситнаго пирога съ горохомъ, цапаютъ, да этими денежками и облупляютъ народъ-то. Штука умственная!»

Долженъ сказать, что въ этомъ чудесномъ діалогѣ Митричъ довольно точно опредѣляетъ сущность банковаго дѣла, хоть судитъ о немъ, быть можетъ, и безъ надлежащей исторической перспективы: онъ не историкъ. Нѣкоторые западныя знаменитости идутъ много дальше, чѣмъ Митричъ. Такъ, напримѣръ, въ прославленномъ романѣ Теодора Драйсера «Финансистъ» нарисована картина, изъ которой слѣдуетъ выводъ: если не всякій банкиръ попадаетъ въ тюрьму (главный — и лучшій — у Драйсера въ тюрьму попадаетъ), то, въ сущности, это объясняется чистой случайностью. Конечно, преувеличеніе. Какъ бы то ни было, характеристика Митрича относится къ періоду расцвѣта «банки». Банкиръ, быть можетъ, околузываетъ, но зато дѣлаетъ размѣтку и деньги предѣляетъ, какъ слѣдуетъ. Это ничего, если недоволенъ святой старецъ Акимъ. Худо, когда недовольна Анисья. А сейчасъ международная Анисья недовольна, очень недовольна. Люди, которымъ она довѣрила свои залежныя деньги, совсѣмъ плохо ихъ предѣлили, какъ и собственныя: кредиты заморожены, акціи ничего не стоятъ.

На идеалистическій, слишкомъ идеалистическій, языкъ недовольство Анисьи можно перевести и такъ: «души людей уходятъ отъ капиталистическаго строя».

Однако, это будетъ весьма вольный переводъ: души тутъ ни при чемъ. Во всякомъ случаѣ, никакъ не слѣдуетъ дѣлать дополнительный выводъ: «души людей (хотя бы въ одной только Россіи) приходятъ къ коммунизму». Я думаю, въ Россіи души теперь отъ коммунизма гораздо дальше, чѣмъ были во времена Акима и Митрича, когда Ленина, можетъ быть, еще и на свѣтѣ не было. Старецъ Акимъ «не характеренъ» для новой Россіи: въ ней сейчасъ, съ большой вѣроятностью, можно предположить настоящую тоску по «банкѣ» — и, добавлю, нисколько не смѣшную. Эта тоска со временемъ и прорвется. Я писалъ въ самомъ началѣ революціи, что большевики принесутъ въ деревню кодексъ новой правды; но этимъ кодексомъ будетъ Десятый Томъ (Свода Законовъ). При томъ же мнѣніи я остаюсь и теперь. Если-бъ дѣло было только въ душахъ и въ предметныхъ урокахъ имъ, то европейскіе капиталисты могли бы быть рады и счастливы: ихъ главные враги оказались въ тысячу разъ хуже ихъ.