Землетрясение в отдельно взятом дворе - [55]

Моя душа играет на дудуке

Меня спросили: на каком инструменте играла бы твоя душа? Моя душа играет на дудуке. Ничего не буду объяснять. Надо слушать. И тогда будет понятно почему. Кто ду-дук слышал, тот поймет.

Ненаписанная повесть

Ну вот… Эта повесть должна была быть о том, какое у меня было детство и юность. Как я — тут читателю станет скучно, и он подумает, какая несовременная литература — никогда не выпивала и не курила, как училась в университете и ездила в Ригу, Юрмалу, Каунас, Батуми. В Ригу, в университет, — много раз. Как однажды приехали канадцы и нас, студентов факультета иностранных языков, выпускали на них с такими же предосторожностями, как в кино про мгновения весны, когда Штирлиц ехал на встречу к Борману. Усы приклеил, береточку на лоб, там еще что-то. Вот время было… А Гица Пагирц, однокурсник наш, веселый такой с виду, даже несколько легкомысленный, потом давал письменные показания. Девчонки с французского отделения как-то нашли черновик отчета — мы все рыдали:

«А Рая Веселковская не послушалась советов старших, пошла в Интурист, в номер к профессору Джону Центырю украинского происхождения, буржуазного националиста, и там трое суток теряла невиновность».

Идиотом он был хрестоматийным, дисциплинированным, беззаботным дятлом. Попался потом в том же Интуристе на передаче каких-то фотографий с черновицкого завода «Гравит». Причем совершенно безобидных на первый взгляд. «Гравит» выпускал складные мужские зонтики, сантехнику, детские игрушки, кастрюли, столовые приборы, садовую технику — лопаты, сапки, грабли. И сопутствующие им товары — детали для ракет дальнего действия.

Рая Веселковская буквально через полгода в Канаду и уехала к своему профессору, молодому умному красавцу, кстати, а Гица исчез куда-то.

Эта повесть должна была быть еще и о том, как родители много работали, как папа наш ограждал нас, девочек своих, от стояния в очередях. Как дедушка присылал посылки из Одессы к Новому году, к дням рождения и к первому сентября с одеждой, купленной у моряков загранплавания, с фруктами, фломастерами — ого! — игрушками собственного производства, он ведь работал на фабрике игрушек, с хорошими книгами. И Линка, моя тетя, которую я всем представляю своей старшей сестрой, потому что какая же она тетя, на пару лет всего старше, присылала нам одежки очень красивые и всякие очень необходимые, а на самом деле абсолютно бесполезные штучки для девочек — браслетики, кулончики, заколочки, бантики. А мама наша просто ходила к соседке Доре и одевала нас «из посылки». И мы с сестрами эти красивые нездешние плащики, костюмчики и платья берегли и передавали друг другу по наследству.

Как у нас были разные семейные праздники, сюжетные дни рождения, где наш папка наряжался пиратом Сильвером, говорил хриплым, как бы прокуренным голосом (папка у нас никогда не курил), ходил прихрамывая, будто бы у него деревянная нога, играл с нами в разные игры, и еще как я не любила школу… Особенно обязательные противные ленинские зачеты, бесконечные построения и маршировки, обязательное участие в школьном хоре и безразмерные комсомольские собрания.

А потом меня взяли играть на синтезаторе в группу «Видлуння», где одноклассник Фимка делал вид, что играет на бас-гитаре, а на самом деле за кулисами играл Семен Филлипович. Это было, наверное, первое в истории шоу-бизнеса исполнение «под фанеру».

И еще как мы с подругой Мирочкой резали ладошки под влиянием прочитанных книг, где герои таким образом братались. И еще какой у нас был австрийский особняк. Когда нас выселяли оттуда, там, на том месте, потом построили исполком. И когда мы переночевали там последнюю ночь и выходили утром и мама очень была расстроена, туда привезли кран с таким страшным шаром-гирей на тросе. И не смогли разрушить дом, такой он был крепкий. И его потом обложили взрывчаткой и взрывали. Ду-ра-ки… Словом, ничего особенного, ничего интересного, очень скучная получилась бы повесть. Так что ничего я не буду писать.

О, укроп, укроп…

Вчера очень потеплело. Вылезла погулять. Рядом с рынком сидела угрюмая женщина и приставала к людям: «Купи укроп!»

Вслед ругалась и сетовала. Старенькая и пьяная. Пучками продавать не хотела, хотела оптом за 24 гривны. Ну понятно, кто у нее купил укроп. Понятно.

Мы с укропом потом пошли смотреть на попугаев, амадин, мышек и хомяков. К Саше одному. Он всегда меня встречает вопросами: «Ну как Арсений? (Это кролик.) Ну как Иннокентий?» (Это попугай.) А еще: не хочете еще кого домой? Лааа-сковый… это «лааасковый» и про ящерку, и про ужа, и про мышь, и про черепаху, и про паука.

Пришла домой. Оделила укропом всех: маму, соседей. Сама порезала, заморозила, сложила в пластиковые коробочки. Забуду, как всегда.

Прощай, о, укроп, укроп…

Чуть позже

Конец ноября. Я в своем театре готовлю новогодний благотворительный бал: мороз, снег, елка, снежинки, то-се.

А у нас — вдруг опять чуть не лето. Артисты приходят в футболках и поют про Мери Крисмас. Все смешалось. Тепло. Трава — зеленая. Деревья голые. Птицы ошалели, галдят растерянно: «Так шо делаем?! Так да или нет?» Белки, ежики только плечами недоуменно пожимают: «Мол, ну вааще…» Говорят, медведь на границе, на нейтральной полосе, втыкает в календарь и репу чешет: «Мол, не понял, пацаны, не по плану все, спать — не спать. Как бы не вляпаться… Учтите, как пойду шлендрать зимой — вам же хуже».