Землепроходцы - [70]

Соколову предлагали готовить карательную партию. Сил в остроге хватило бы, чтобы смирить край. Однако Соколов медлил.

Он собрал круг.

— Братья казаки! — начал он. — Ведомо вам, что старший ламутский князец Шолгун договорился с воеводой о вечном мире?

— Ведомо! — ответили казаки. — Однако не мы мир нарушаем. То Шолгун рушит договор.

— То не Шолгун, — сказал Соколов. — То беглый атаман князец Узеня тайгу мутит. Чую я, что если бы то был Шолгун, ламуты уже давно подступили бы к крепости. Поеду я к Шолгуну, спрошу, почему ламуты слова не держат. Ежели не договоримся, тогда выступим оружно.

— Так он тебя и отпустит, — возражали казаки. — Не суй, батько, голову в пекло!

— Знаю, казаки, коварства тайги. Но знаю и то, что Шолгун войны не хочет. Сдается мне, что он сам не знает, как надеть хомут на Узеню. Вам ведомо, что сорокоумовские казаки да промышленные нашкодили в тайге. Поеду ответ держать за чужие грехи, отступную и подарочную казну повезу.

— Не ходи, батько, в тайгу! — настаивали казаки. — Выклюют твои глаза птицы-вороны! Не кидай крепость!

Однако Соколов остался непреклонен:

— Велю я вам сидеть в остроге смирно, оружно не выступать, а ждать моего возвращения. А теперь прощайте.

Отвесив кругу поясной поклон, Соколов удалился в избу.

Глава девятнадцатая ЗАСАДА

Путешествие на конях по охотской тайге почти не дает выигрыша во времени по сравнению с пешей ходьбой. Уже в десяти верстах от острога сопки встают столь густо, что коню не разбежаться. Тропа то круто уходит вверх, то столь же круто падает со склона. За первый день пути отъехали от острога не более тридцати верст. Кроме Мяты с Семейкой, в путешествие напросился Треска. Ему давно хотелось побывать в ламутском стойбище, посмотреть таежную жизнь.

К вечеру они благополучно добрались до Орлиного ручья и, выбрав сухое открытое место на берегу, остановились на ночлег. Сняв вьюки, отпустили стреноженных лошадей пастись, поставили палатку и, не хоронясь, развели костер. В случае, если бы они, не добравшись до стойбища Шолгуна, попали в руки воинов Узени, Соколов рассчитывал благодаря знакомству Семейки с воинственным князцом вступить с ними в переговоры, а там добиться свидания с самим Шолгуном. Сорвать этот замысел могло только одно: внезапное нападение. Исключать эту опасность Соколов не мог. Однако он считал, что такое нападение маловероятно. По малолюдству ламуты не могли посчитать их за военную экспедицию. Кроме того, пучок белых перьев на пике Соколова ясно должен был указать ламутам, что казаки следуют с целью мирных переговоров.

В том месте, где они остановились на ночлег, ручей Орлиный образует почти замкнутую петлю, со всех сторон окружая водой место стоянки. Почва на мысу твердая и каменистая, поросшая коротким светло-коричневым мохом. Многочисленные остатки костров говорили о том, что мысом издревле пользуются таежные путники.

Семейка углядел куропаток и пошел за ними, надеясь подстрелить.

— Как бы его самого ламуты в тайге не подстрелили, — с сомнением сказал Мята. — Зря, Кузьма, отпустил парня.

— Да что с ним станется, — беззаботно ответил Соколов. — Семейка в этих местах сам ламут.

Однако поспела уже уха и на тайгу спустились сумерки, а Семейка все не возвращался. Теперь забеспокоился и Соколов.

Прождав еще с полчаса, решили отправиться на поиски. Дав несколько выстрелов и не получив ответа, в полной тьме вернулись обратно, держась на свет костра.

Всем троим было не до сна, и они сидели у костра, поддерживая пламя и надеясь, что Семейка выйдет на свет.

Преследуя куропаток, Семейка миновал распадка два или три и, почувствовав, что зашел слишком далеко, решил возвращаться. Куропатки так и не подпустили его на выстрел.

Выбравшись на седловину, он долго всматривался в конец длинного, верст на пять, распадка и, наконец, разглядел костер. У Семейки сжалось сердце. Костер был так далеко, что он вряд ли успеет в лагерь до полной темноты. Как он успел забрести в такую даль, оставалось непонятным. Однако размышлять было некогда.

Не переводя дыхания, добежал он до ольховых зарослей. Дорогу поверху закрыли ползучие кедрачи.

Дальше Семейка пробирался по выстеленному галькой логу ручья. Вода в ручье не достигала и щиколоток, однако время от времени он проваливался в ямы по колено, и вскоре ноги у него промокли и зашлись от стужи. Сумерки совсем затопили распадок, и только на воде лежали светлые отблески. Так он прошел с версту, исцарапав лицо и руки о ветви. Дальше ручей стал глубок, и, провалившись в воду по пояс, Семейка выбрался на берег. К счастью, ольховник здесь стал крупнее, и теперь можно было пробираться между его стволами.

Тьма становилась все гуще и беспрогляднее, она ощутимо обволакивала тело, толкала в спину. Семейка шел, почти зажмурившись, боясь встретиться с горящими глазами рыси либо росомахи или услышать рядом тяжелое дыхание медведя. Слух его, привыкнув к тишине, за сонным лепетом струи ручья улавливал визгливое мяуканье и глухое звериное ворчание. Слева злобно и трусливо протявкала какая-то тварь и метнулась прочь. И тотчас же гулко, точно в бочку, переполошив лес, заухал филин.