Зеленый папа - [85]

— На то божья воля, Гауделия, божья воля.

— Душу всю выплачешь. Потому и болеешь, что много плачешь. Ну, всплакнула бы разок, и довольно… Разве так можно? К глазам-то из души фитилек тянется. Горе душу сжигает, а с фитилька из глаз жгучие капли капают, как со свечи горящей. Видела ты пресвятую деву Долорес? Видела, как у нее вслед за слезами восковые бороздки тянутся?

— Все эти дни я места себе не нахожу, Гауделия. Все-то меня тревожит, все-то из себя выводит, я и плачу… плачу, и вроде легче становится, не так тяжко… — Она помолчала немного и продолжала почти шепотом:- Гляжу я на Макарио, и сердце разрывается: такой был рассудительный, а тут совсем голову потерял. Не в том беда, что он хозяйство по ветру пускает-я всегда говорила: на тот свет с собой добра не унесешь, — а в том беда, что глумится он теперь над всем нашим, над скромностью нашей, над любовью к труду и даже над нашими верованиями…

— То же самое и я говорила своему мужу, только другими словами. Совсем ошалели, будто их кто околдовал.

— А самое страшное — только не надо никому говорить об этом, Гауделия, — самое страшное то, что жены Хуана Состенеса и Лисандро почище мужей своих штучки откалывают, с ума посходили. Шляпы на себя напялить хотят.

— Что ты говоришь, Корона! Я их редко вижу и ничего не знаю! Уже и шляпы! Чтобы, значит, за жен шляпника принимали. А мне казалось, что Мария Игнасия, жена Лисандро, разумная женщина.

— Она-то как раз и мутит воду. Арсения, жена этого Хуансоса, говорит, что наденет на себя шляпу, если потребуют, если уж необходимо будет, как в церкви, где хочешь не хочешь голову покрывать надо.

— Арсения… Вчера я встретила Пьедрасанту, кабатчика, который свою таверну за лавочку выдает… Остановил он меня и рассказал, что Лусеро болтают, будто мы подыскиваем себе благородные имена, потому как наши, мол, слишком простые, даже неприличные, и что Лусеро нам не назло такое говорят, а по глупости. Арсения, мол, кличка собаки, Гауделия — имя лошади.

— А Корона, мое-то имя, для чего же годится?

— Для головки, милая… — и обе заулыбались, довольные, — для крепкой головки. Пускай-ка попробует тебя кто-нибудь задеть: мужчинам надо иной раз дать понять, кто их коронует…

— Сейчас-то они своими землями заняты, а вот, погоди, освободятся… Мужчины есть мужчины…

В столовой шел разговор; слышались громкие возгласы, дымились сигареты «Честер». Виски пили без воды: пить «по-гринговски», с водой не годится — сколько пьешь, столько потом и льешь. Да и глупо пить разбавленный спирт, все равно что глотать бешенство вместе с сывороткой.

— Неурядица у нас с землей получается, — сказал Макарио, осунувшийся, посеревший.

— Почему неурядица? — поднял брови алькальд.

— То, что вы, дон Паскуалито, предлагаете, может вызвать беспорядки, а потом с комендантом неприятностей не оберешься, — продолжал Макарио, — он ведь нас предупреждал, чтобы все обошлось тихо-мирно.

— Я уже думал об этом и разговаривал с младшим лейтенантом, — вмешался Хуан Состенес, большеголовый и кривоногий. — Он говорит, что не видит ничего плохого в публичных торгах: кто больше даст, того и земля.

— Самое правильное, — подтвердил судья. — Кто хочет купить — приходи на распродажу и покупай. Все на равных правах.

— Не так это просто, — заметил сеньор Лисандро. Я бы советовал продавать землю частным порядком, как предлагает сеньор Бастиан. Кроме того, я хочу добавить, что моя жена считает нужным дать участок священнику: он его продаст и достроит церковь.

— Нельзя, это противозаконно, — сказал судья. Закон не разрешает употребить даже часть наследства таким образом.

— Да если еще с подарков начать, — пробасил Хуан Состенес, — вообще ничего не получится.

— Каждый волен делать со своим добром, что вздумает. Так я мыслю.

— Не спорю, Лисандро, но мы хотим, чтобы все были довольны, и к тому же речь идет не только о продаже земли, — для этого зайди к юристу, он все и обстряпает, — а о том, как бы заткнуть глотку братцам Лусеро, сделав доброе дельце…

— Помолчи, Хуан Состенес, — прервал его Макарио.

— Погоди, дай сказать. Я хочу объяснить Лисандро, что из денег, полученных за землю, мы сможем и церкви уделить…

— Мы обсуждаем… Прошу вас… прошу… Минуточку… — послышался голос алькальда, — мы обсуждаем вопрос не о дарах церкви, а о том, производить или нет публичную распродажу земель на площади, чтобы все могли принять равное участие и чтобы земля досталась тем, кто больше даст.

— Так и сделаем, и толковать больше не о чем, решил Хуан Состенес. — Все будут нами довольны, и мы вышибем у людей из памяти болтовню Лино насчет нашей охраны.

— Ладно, если надо поставить на место этих Лусеро, согласен, — сказал сеньор Бастиан. — Устроим распродажу на площади в присутствии представителя власти.

Смеркалось, а жара густела, жара вечернего неба, — влажной губки, прятавшей в желтых отблесках умирающего дня, в разлившемся по небосводу тусклом пламени массу воды, которая обрушилась наконец мутной лавиной на землю, неся прохладу. Хлынул ливень.

— То льет, то перестанет… Ох, Гауделия, мне так грудь сжимает; не знаю, как и терплю. Выносить не могу лифчика!