Зеленый Феникс - [19]

– Пожалуйста, пожалуйста, – закричала она, – чем я прогневала тебя?

От собственного крика Меллония проснулась.

Она лежала на теплых листьях, продолжая ждать, но от того холода, который возник в ней, мог защитить лишь один огонь.

Кто-то медленно приближался к ней со стороны двери, обведенной ободком света. Она не могла различить силуэт и даже не слышала его дыхания, пока он не оказался рядом с ней. Румин или Сильван?

– Кто ты? – И вновь, с неожиданным гневом: – Кто ты? Ты отверг меня?

Тишина окутала ее, будто засыпав опавшими листьями.

– Сильван?

Рука ее нащупала в волосах булавку. Чувствуют ли злые боги боль?

– Меллония.

В голосе слышалась сила бьющегося о берег прибоя и нежность морской птицы, кличущей подругу над неподвижной гладью моря.

– Зимородок, – воскликнула она, – я приняла тебя за Сильвана.

Она потянулась к нему, взяла за руку, и когда он опустился рядом с ней, положила голову ему на плечо. Он обнял ее, и объятия его были нежными и ласковыми, как нагретый на солнце мох, но от него пахло морем – морской солью и пеной. Ему не было нужды рассказывать о том, как он плавал по морям и доходил до самых Блаженных островов, и о битвах, в которых люди были героями, а не демонами… Высоко на равнинах Трои, где гуляет ветер… Горе от исчезновения Бога показалось ничтожным по сравнению с радостью от появления Энея.

Но ребенок… ребенок…

– Зимородок, Бог, кажется, посетил меня, но не оставил мне ребенка. Я знаю, я уже знаю это. Я чувствую боль пустоты.

– Меллония, того Бога, который приходит к вам в Дерево, не существует. Боги живут на Олимпе, под землей или в море, иногда они действительно приходят к нам, чтобы благословить или проклясть. Но, я думаю, Румин никогда не приходит к твоему народу, во всяком случае сюда.

– Если не Бог… Зимородок, что ты говоришь? Кто-то ведь является отцом наших детей. Или Румина одна вдыхает жизнь нам в чрево?

– Нет, Меллония.

– Тогда кто?

– Фавны.

Правда, как скользкий краб, выползший из воды на берег моря, сдавила клешнями ее душу. Дриады, живущие на севере, любительницы фавнов, падшие и презираемые, – неужели то же самое происходит и с ее народом? Конечно, то же самое. Почему она не догадалась об этом раньше? Ее нежелание идти в Дерево, оказывается, объяснялось тайными сомнениями.

– Такие, как Повеса?

– Да.

– И один из них пытался прийти ко мне, пока я спала. А ты защитил меня. Этот шум я и слышала во сне.

– Их было трое. Но Асканий помог мне сломать пару рогов. Он сторожит вход, пока мы здесь.

– Они овладели бы мной во сне, один за другим. Как животные.

– Да. Как животные. Но животные тоже умеют любить. В детстве я видел, как волчица умерла от горя, когда охотники убили ее волка. Фавны взяли бы тебя похотливо, без любви. А Скакун? Он ведь наполовину животное. И все же любил тебя. Разве это так ужасно, если бы вы с ним были еще и близки?

– Когда он меня поцеловал, я сначала рассердилась и испугалась. А потом мне захотелось, чтобы ты меня тоже поцеловал.

– Мне хотелось не только целовать тебя. Прикоснуться губами – это проявление любви, но губы только малая часть любящего тела. Даже в Подземном мире наши души заключены в оболочки и могут соприкасаться друг с другом. Когда я женился на Креусе, мне не было еще и двадцати, а ей только что исполнилось пятнадцать. Мы оба были невинны. Искушенный в военном искусстве, я все еще не знал ни дружбы, ни ласки девушки. Когда мы, неопытные и напуганные, вошли в спальню, родственники стали смеяться над нами и выкрикивать разные шутки. Неловко и неумело, мы стали любить друг друга, стыд исчез, и наши души и тела слились. От этого союза родился Асканий. Разве мог родиться такой хороший парень, если бы то, что мы делали, было грешным?

– Я знаю, как он любит тебя, – сказала она тихо, – и как вы оба тоскуете по Креусе. Он хороший сын.

– Ты считаешь, что мы с Креусой были животными, неспособными любить?

– Нет, Зимородок.

– А Дидона? Я любил ее жадно и страстно, в этой любви было мало нежности и много боли, но не было ничего дурного.

– Ты оказал ей честь своей любовью. Ты предложил жизнь, а она избрала смерть. Она была грешницей.

– Нет, просто несчастной женщиной, ошибочно принявшей лето за весну, пытавшейся остановить падающие капли в водяных часах и удержать на месте тени, движущиеся по солнечному циферблату. Мне надо идти, Меллония. Подожди немного, а затем выходи из Дерева. Ты можешь сказать подругам, что позабыла все свои сны. Ты не единственная, у кого не будет ребенка после встречи с Богом.

– Но я больше никогда не вернусь сюда, и меня возьмет в темноте какой-нибудь Повеса.

– Тогда отдайся при свете дня тому, кто сначала покорит твое сердце и лишь потом попросит тело. Ты еще встретишь Другого Скакуна.

– Он был мне братом. Теперь я это понимаю.

– Ты встретишь мужчину, а не брата. Может, это будет мой сын?

– Нет!

– Меллония, ты несправедлива к нему. Ты ему очень нравишься.

– Мне он тоже нравится. Но думать я буду всегда о другом.

Эней смущенно вздохнул. Она не видела его в темноте, но могла представить, как он в нерешительности морщит лоб. Когда дело касалось женщин, он вел себя, как ребенок. Семнадцать лет тяжким грузом лежали у нее на плечах. За то время, пока утренняя заря раскрывает лепестки, чтобы предстать во всем своем великолепии, она узнала правду о Дереве и правду о том, что было в ее сердце, и все же не она, а Эней не мог найти нужных слов. Мудрый Эней, прекрасно знающий своих людей, долгие годы ведущий их за собой сквозь все опасности, разбирался в тайнах девичьих сердец не лучше, чем какой-нибудь фавн.