Зеленые яблоки - [2]

Я ничего не сказал, так как в это время напряженно думал.

Мы продолжали стоять на моей площадке, размером четыре фута на три; она — одной ногой на ступеньке, ведущей вниз, опершись одним плечом о стену. И опять я почувствовал необходимость в ее присутствии соблюдать приличие.

— Вы о чем-то думаете, — упрекнула она меня. — Интересно бы знать, о чем…

Свет, вырывавшийся из полуоткрытых дверей моей гостиной, вступил в длительную борьбу с тенью, которую отбрасывала ее шляпа, и осветил ее лицо таинственным светом. Она была красива. И она была серьезна, страшно серьезна. Грустная леди, подумал я, красивая и грустная… была ли она вместе с тем умна? Кроме того, она была бледная, очень бледная, и ее накрашенные губы в тусклом свете выглядели ярко-красными. А глаза ее, казавшиеся широко расставленными, были бесстрастные, разумные и пламенно-синие. Даже при этом освещении они были пламенно-синие, как две огромные капли, взятые из Средиземного моря ранним утром в яркий солнечный день. Сирены, должно быть, имели такие глаза, когда пели о лучших мирах. Но она не была Сиреной. Это была серьезная леди и очень грустная. И ее золотистые волосы все время продолжали танцевать свой чинный танец на бледных маленьких щеках.

Заметив, что я смотрю на нее, она улыбнулась:

— Я знаю, о чем вы думаете.

— Любопытно?

— Да. Вы… ведь любите Джеральда, не правда ли? — Она немного помедлила. — Ну вот, вы и думаете о том, хорошо ли будет по отношению к Джеральду, если вы проведете меня к нему, в то время когда он… быть может, пьян…

— Если бы я мог думать, что только «быть может», ответил я. — Понимаете?

— Бедный Джеральд! — прошептала она. — Какой позор!

— Боюсь, что тут ничего нельзя поделать.

— О, я знаю.

Она как будто сердцем постигала это. Я не мог понять, почему они не виделись десять лет. Нельзя было допустить, чтобы она не любила Джеральда ребячливого, неистового Джеральда. Наверное, следовало винить его, и я спрашивал себя, есть ли вообще в жизни Джеральда что-либо, за что его нельзя было бы винить. Бедный Джеральд!

— Видите ли, — продолжала она своим слегка хриплым голосом, — я приехала сегодня, следуя внезапному порыву…

Ее голос замер. Мы помолчали, и она вознаградила меня за терпение очаровательной улыбкой.

— Мне вдруг захотелось сегодня ночью увидеть его. Пожалуйста, — она так серьезно умоляла меня. — Позвольте мне! Я хочу только взглянуть на него!.. Но если вы думаете…

— Ах нет, — ответил я. — Пойдемте…

Она рассмеялась несколько нервно, отрывисто. Комната Джеральда была этажем выше и, по обыкновению, дверь стояла раскрытой настежь. Она сделала несколько шагов вперед и вошла в комнату, устремив в потолок глаза, неподвижные, как лампы. Да, у нее действительно были разумные глаза. Она не глядела на Джеральда.

— Что это такое? — неопределенно спросила она.

— Виски, — сказал я. Это было так очевидно.

— Но помимо того? Виски само собой, но…

— «Мокрые ботинки».

— Слишком уж буквально! О конечно!

Было нетрудно видеть, что она говорит, желая обмануть свои глаза Теперь, когда она была здесь, ей больше не хотелось видеть Джеральда. Она старалась отсрочить момент, когда ее глазам придется остановиться на Джеральде. Все же она продолжала осматривать мрачную комнату, стараясь смотреть на все, кроме Джеральда.

— Сколько книг!.. — сказала она.

Я сделал движение к двери, но она еле заметно вздрогнула, и это удержало меня. Ее движения были едва уловимы. Удивительно спокойная леди. Она не старалась использовать свое женское преимущество. Женщины часто делают это бессознательно. Она бессознательно не делала этого. Она противостояла мужчине как равная. В этой женщине было много благородства.

— О! — сказала она. — О, о!

— Можно смело уйти отсюда, — пробормотал я.

Я привык к Джеральду, но в этот миг ее тихое восклицание пробудило во мне желание убить его. В течение шестнадцати месяцев ни единая душа не приходила сюда навестить его, и вот теперь, перед своей сестрой, которая к тому же была его близнецом, он предстал в таком отвратительном обличье. Но она настаивала на том, чтобы увидеть его. Что я мог сделать? Я обещал себе на завтра прочитать Джеральду хорошую нотацию. На завтра он должен был принять более или менее человеческий образ, так как обладал феноменальной восстановительной способностью, столь характерной для тощих пьяниц.

— Болезненный период у него продолжается три дня, — объяснил я. — В первый день он меланхоличен, на второй — беззаботен, на третий — лишается языка.

Я не мог видеть ее лица, она стояла ко мне спиной.

Я видел лишь кожаный жакет, славную зеленую шляпу и задумчивую позу. Но я слышал, как она прошептала имя бесчувственного предмета, распростертого частью на стуле с высокой спинкой и частью поперек заваленного бумагами стола. В ее шепоте мне послышалась улыбка, и я подумал, что эти двое близнецов когда-то в детстве, вероятно, были большими друзьями.

— Джеральд! — прошептала она. — Джеральд! Джеральд!

— Убирайтесь вы к черту! — проборматал он, не открывая глаз и не просыпаясь, и при этом, порывисто склонив голову набок, опрокинул чашку, наполовину наполненную виски.