Зеленые холмы Земли. История будущего. Книга 1 - [177]

– Что за великий день, Хейзел?

– День, когда ангелы Божие воспрянут и повергнут силы зла. День, когда князь тьмы будет сброшен в преисподнюю и пророк воцарится над детьми небесными. Не переживай; где бы ты ни был в великий день – здесь или дома, – Божия благодать все равно снизойдет на тебя.

– А мы доживем до этого дня?

Хейзел оглянулась по сторонам и заговорщицки шепнула:

– Этот день вот-вот наступит. Пророк уже странствует по земле, собирая силы. Он придет с благословенных полей долины Миссисипи, а имя ему, – Хейзел еще понизила голос, – Неемия Скаддер!

От изумления Уингейт едва не расхохотался. Имя было ему знакомо. То был ничтожный захолустный проповедник, частый герой насмешливых статей, человек, не имевший никакого влияния.

К ним подошел бригадир молотильщиц:

– Не отлынивай от работы, а то план не выполнишь!

Уингейт поспешно принялся за работу, но Хейзел вступилась за него:

– Не трожь его, Джо Томпсон. Молотить – это тебе не поле перейти.

– Ладно, мамаша, – с ухмылкой ответил бригадир. – Пускай только не бездельничает. Идет?

– Идет. Проследи лучше за остальными, а уж мы-то план выполним.

За порчу ядер Уингейта лишили двухдневной зарплаты. Бригадир знал, что Хейзел отдавала ему процент от общего заработка, но не вмешивался, потому что старушку любили все – даже бригадиры, которые, по общему мнению, вообще не способны никого любить, даже самих себя.

* * *

Уингейт стоял у ворот в барак для холостяков. До вечерней переклички оставалось еще пятнадцать минут, и он вышел прогуляться, чтобы избавиться от назойливой клаустрофобии, которая развивалась у него внутри. Попытка была тщетной: на Венере негде было найти «открытый воздух», кругом росли кустарники, над головой нависал свинцовый туман, а голая грудь мгновенно покрывалась испариной. Несмотря на это, снаружи он чувствовал себя несравнимо лучше, чем в оснащенном влагопоглотителями бараке.

Он еще не получил свою ежедневную порцию риры и ощущал беспокойство. Еще сохранившееся у него чувство собственного достоинства позволяло Уингейту на некоторое время сохранять светлую голову и не бросаться сломя голову за дозой успокаивающего наркотика.

«Долго мне не протянуть, – думал он. – Через пару месяцев я при любой возможности буду гонять в Венусбург или, того хуже, обзаведусь семьей и обреку своих детей на вечную каторгу».

Когда он только прибыл на ферму, женщины-работницы, скучные и ничем не примечательные, казались ему совершенно непривлекательными. Теперь он, к собственному удивлению, осознал, что перестал быть столь разборчивым. Он даже стал шепелявить, как другие, бессознательно подражая аборигенам-амфибиям.

Уингейт заметил, что рабочие условно делились на две группы: дети природы и сломленные жизнью люди. Первые были неприхотливы и не слишком сообразительны. Вероятно, на Земле они вели похожую жизнь и в колониальном укладе видели не рабство, а свободу от ответственности, обеспеченное существование и возможность изредка покутить. Вторые же были изгоями, в силу вздорного характера или по случайности потерявшими свой статус в обществе. Кто-то из них наверняка слышал от судьи: «Приговор может быть заменен на трудовые работы в колонии».

Тут Уингейт с ужасом понял, что его собственное положение становится явным: он превращается в такого же сломленного человека. Его земная жизнь понемногу растворялась в памяти, и он уже три дня не мог приняться за новое письмо Джонсу. Всю прошлую смену он размышлял о необходимости взять на пару дней отгул и смотаться в Венусбург. «Признай, парень, – сказал он себе, – ты теряешь над собой контроль и начинаешь мыслить как раб. Ты предоставил Джонсу вытаскивать вас отсюда, но откуда тебе знать, что он поможет? Вдруг он уже мертв?» В голове Уингейта внезапно всплыла фраза какого-то философа или историка, которую он где-то прочел: «Никто не освободит раба, кроме него самого».

Ладно, придется поднапрячься, старина. Возьми себя в руки. Никакой больше риры… хотя постой, спать ведь как-то надо? Хорошо, тогда никакой риры до отбоя. Вечером нужно сохранять свежую голову, чтобы обдумывать дальнейший план действий. Держи ухо востро, вынюхивай, заводи друзей и жди, когда подвернется удобный случай.

В сумерках Уингейт заметил у ворот чей-то силуэт. При приближении стало ясно, что это женщина – должно быть, одна из работниц. Вскоре Уингейт понял, что ошибся. Это была Аннек ван Хейзен, хозяйская дочь – крупная, рослая блондинка с печальными глазами. Он много раз видел, как она наблюдала за возвращающимися с болот работниками или бродила в одиночестве по ферме. Она не была уродливой, но и привлекательной ее назвать было нельзя. К тому же портупея, которую носили все здешние колонисты, ничуть не красила ее фигуру подростка.

Она остановилась рядом с Уингейтом и, развязав поясной мешочек, заменявший ей карман, достала оттуда пачку сигарет:

– Вот, нашла на дороге. Ваши?

Уингейт догадался, что она сочинила эту историю; он не видел, чтобы она что-нибудь поднимала с земли. Марка сигарет была популярна на Земле, а здесь ее курили только патроны – ни один рабочий не мог позволить себе такой роскоши. Что она задумала?