Зеленые холмы Африки - [61]

Солнце жгло невыносимо, и так как приходилось идти согнувшись, то, несмотря на носовой платок, прикрывавший затылок, в голове у меня так и гудело и она налилась болью.

М'Кола шел по следу неторопливо, сосредоточенно, весь поглощенный этим занятием. Его непокрытая лысая голова блестела от пота, а когда пот заливал глаза, он срывал горсть травы, брал ее то в одну, то в другую руку и сгонял ею капли со лба и голого черного темени.

Мы медленно брели дальше. Я всегда уверял Старика, что я более искусный следопыт, чем М'Кола, но сейчас мне стало ясно, что до сих пор я, подобно Гаррику, только изображал из себя следопыта, случайно находя потерянный след, — теперь, когда пришлось долго шагать по жаре, когда солнце пекло не на шутку, обрушивая на голову потоки раскаленных лучей, когда отыскивать след надо было на сухой и твердой почве, в низкой траве, где пятнышко крови превращается в сухой черный волдырь, неприметный на какой-нибудь былинке; когда эти пятнышки попадались порой шагах в двадцати друг от друга и один охотник оставался на месте и ждал, пока другой не найдет следующий почерневший сгусток крови, и дальше они шли по обе стороны следа; когда следопыты, чтобы не говорить лишних слов, указывали друг другу кровь былинками, а сбившись со следа, рыскали вокруг, стараясь не потерять из виду последнего пятнышка, и подавали друг другу знаки; когда из пересохшего горла не выжать было ни одного звука, а знойное марево маячило над землей и я с трудом разгибался, чтобы дать отдых онемевшей шее, — я понял, что М'Кола неизмеримо выше меня как человек и следопыт. «Надо будет сказать об этом Старику», — подумал я.

Тут М'Кола вздумал подшутить надо мной. Во рту у меня так пересохло, что я еле ворочал языком.

— Бвана, — сказал М'Кола, когда я выпрямился и откинул голову назад, чтобы расправить шею.

— Ну?

— Виски? — Он протянул мне флягу.

— Ах ты каналья! — сказал я по-английски, а он хихикнул и потряс головой.

— Хапана виски?

— Дрянь! — сказал я на суахили.

Мы двинулись дальше, но М'Кола долго еще тряс головой, очень довольный своей шуткой; вскоре опять пошла высокая трава, и находить след стало легче. Мы прошли все редколесье, которое видели утром с холма, и спустились вниз, где снова попали в высокую траву. Здесь я обнаружил, что стоит мне прищурить глаза, как я вижу примятую траву там, где пробирался зверь, и, к удивлению моего спутника, быстро пошел вперед, не разыскивая больше следов крови. Но скоро мы опять вышли на каменистую почву, поросшую низкой травкой, и находить след стало труднее прежнего.

Самец, проходя здесь, терял уже мало крови: видно, солнце и горячий воздух подсушили его раны, и нам лишь изредка попадались теперь мелкие звездчатые брызги на камнях.

Гаррик нагнал нас, сделал несколько «драгоценных находок» — пятнышек крови, — потом снова уселся под деревом. Под другим деревом спасался от солнца бедный вандеробо-масай, в первый и последний раз выполнявший обязанности ружьеносца. Под третьим расположился Дед — он был весь обвешан ружьями, и голова антилопы лежала рядом с ним, подобно какому-то черному символу. Мы с М'Кола продолжали медленно и с трудом продвигаться по длинному каменистому склону, потом вышли на соседний луг, кое-где поросший деревьями, пересекли его и увидели длинное поле, с краю усеянное крупными камнями. Посреди этого поля след совсем затерялся, и мы кружили на месте около двух часов, прежде чем снова нашли брызги крови.

Отыскал их Дед возле камней, в полумиле от нас. Он пошел туда, рассудив по-своему, куда должен был деваться самец. Да, наш Дед оказался настоящим охотником!

Мы очень медленно одолели еще милю по твердой каменистой почве, а потом застряли окончательно. На твердом грунте следов не оставалось, а крови нигде не было. Каждый высказывал свои предположения насчет того, куда направился эверь, но путей было слишком много. Нам не везло.

— Ничего не выйдет, — сказал М'Кола.

Я сел отдохнуть в тени большого дерева. Здесь я мог расправить усталую спину, мне было прохладно, как в воде, и ветерок холодил кожу сквозь взмокшую рубашку. Я не переставал думать о самце. Лучше бы уж я промахнулся! А то ранил и не сумел выследить. Должно быть, он уходит сейчас все дальше и дальше. Ведь он ни разу не обнаружил намерения повернуть назад. Вечером он издохнет, и его сожрут гиены. Или, еще того хуже, набросятся на живого, перегрызут ему поджилки, потом вырвут внутренности… Первая же гиена, напав на кровавый след, не успокоится, пока не нагонит раненого зверя. Потом она начнет скликать остальных… Я ругал себя последними словами за то, что ранил, но не добил антилопу. Я со спокойной душой убивал всяких зверей, если мне удавалось сделать это без промаха, сразу: ведь всем им предстояло умереть, а мое участие в «сезонных» убийствах, совершаемых каждый день охотниками, было лишь каплей в море. Да, совесть моя молчала, когда я убивал зверей наповал. Мы съедали мясо и забирали шкуры и рога. Но этот самец черной антилопы причинил мне немало терзаний. Кроме всего прочего, мне очень хотелось добыть его. Хотелось мучительно — я даже себе самому не сознавался, насколько сильно мне этого хотелось, но игра была проиграна. Удобный момент был в самом начале, когда самец упал, а мы этот момент упустили. Впрочем, нет — наилучшая возможность, какую только может пожелать охотник, представилась мне, когда нужно было стрелять, а я послал пулю наугад. Это была грубейшая ошибка. Я сделал подлость, прострелив ему брюхо. Вот что бывает, когда человек слишком уверен в себе и пренебрегает чем-либо, без чего нельзя довести дело до конца. Ну что ж, мы потеряли этого самца. Во всем мире вряд ли можно было найти собаку, которая выследила бы его сейчас, в такую жару. И все же ничего другого не оставалось. Заглянув в словарь, я спросил у Деда, есть ли на шамбе собаки.