Зеленая смерть - [5]

— Может, хочет нас снабдить ими? Покорно благодарю! Я другим товаром торгую!

— Да нет же, капитан! Ну, вы лучше слушайте!

— Слушаю и то! Повесил уши на гвоздь внимания!

— Этот дикарь болтает с грехом пополам по-немецки.

— Вот как? Лингвист, значить!

— Да. Говорит, научился именно у тех самых миссионеров, которых потом…

— Которых потом его сородичи съели, как мы с тобою эту принесенную коком ветчину? Дальше!

— Ну, дальше-то я не мог хорошо разобрать, в чем дело. По-немецки я давно разучился болтать. Мы, триестинцы, сами знаете, терпеть не можем тедесков! Ну, а дикарь-то, кстати, еле-еле лапти плетет по-немецки, я думаю, и природному немцу сговориться с ним было бы трудно.

— Но ты-то сговорился?

— Да кое-как. То есть я понял кое-что, но, разумеется, далеко не все, из того, что он мне сообщал.

— А что же он сообщал?

— А вы послушайте!

Показал он на море, потом ткнул пальцем вниз, значит, указывает, что речь идет о морском дне.

— Может быть, да, может быть, нет! Но продолжай.

— Ну, потом машет рукою, твердит:

— Не надо. Не надо.

Я его спрашиваю:

— А почему?

А он отвечает:

— «Зеленая смерть»!

— Какая «Зеленая смерть»? В первый раз в жизни слышу!

Ну, он начинает руками разводить. Показывает что-то совсем несуразное: как будто такое большое, что будет, пожалуй, побольше нашей «Сузи» от носа до кормы. Потом говорит:

— Ам-ам. Кушал. Рыба кушал. Акула кушал. Человека кушал.

— Ты бы спросил его, этого дикаря: а твоя «Зеленая смерть» миссионеров не кушал?

— Постойте, капитан! А то я собьюсь. Ну, так вот… Значить, насчет того, что эта самая «Зеленая смерть» и рыбу кушала, и акулу кушала, и человека… Словом, всякую дрянь…

— Чудак же ты, братец! А еще боцман! Не знаю, какого именно цвета вообще-то матушка смерть, зеленая она, фиолетовая или красная с крапинками и разводами, а что она всех «кушает», так это, дружище, старая истина!

— Да постойте, командир! Я так понял туземца, что он говорит не вообще о смерти, а о какой-то особенной смерти. Словом, о чем-то таком, что в самом деле в прямом смысле слова может всякого слопать!

— Глупости! Не так понял!

— Нет, так, капитан! Больше вам скажу! Понял я еще, что стреляли-то мы гранатами по лесу совсем напрасно!

— Это почему?

— А потому что дикарей сюда, на берег, не заманишь ни за какие коврижки! Удрали они!

— Куда?

— Да в горы, подальше от берега! А почему?

— Да, почему?

— А потому, что кого-то из их компании эта самая «Зеленая смерть», вышедшая из моря, тут же, на берегу, изловила и съела!

— Фу, какие ужасы! Держите меня, люди добрые, а то я в обморок упаду! Руки дрожат, ноги трясутся, сердце бьется, печень распухает! Эх, ты, а еще старая морская косточка!

— Да я, капитан…

— Молчи, молчи! Какой-то чернокожий наболтал тут с три короба, а ты и того… Всерьез принял россказни этой соломонской обезьяны!

— Да он, капитан, у миссионеров в выучке был!

Ну, тут я уже не выдержал, знаете. Расхохотался, как сумасшедший.

Совсем сконфузился мой боцман.

Ну, я его похлопал но плечу, чтобы бодрости придать человеку.

— Но ты, надеюсь, — говорю, — хоть так устроил, что когда этот правнук Соломона тут сказки рассказывал, матросы ничего но слышали?

— Нет, командир! Слышать-то они слышали, да…

— Да что же?

— Да ничего не поняли. Хохотали только! Потому, парень гримасничал уж очень…

— Хохотали? Ну и отлично! И тебе бы надо было делать то же самое, а не вешать нос на квинту! Во всяком случае, я не желал бы, чтобы матросы наслушивались всякой ерунды. Туземцы вообще неисправимые лгуны, прирожденные сочинители, а те, которые побывают у миссионеров, не лучше делаются, а вконец портятся и так изощряются в деле лганья, что с ними никакого сладу нету.

Помнишь Кифи?

А Кифи, ребята, был один самоанец. Надо заметить, преспособная бестия. Талант в своем роде.

Я уверен, если бы Кифи носил не темную самоанского изделия шкуру, а белую, да был бы пограмотнее, да пристроился бы он к какой-нибудь любящей «бум» делать нашей американской газете, этот Кифи сделал бы, думаю, блестящую карьеру!

Если бы, впрочем, не линчевали бы его подписчики.

Ну-с, так этот Кифи здесь же, в Апии, столько раз наводил на население настоящую панику своими россказнями самого фантастического свойства, что прямо-таки прославился:

— Кифи, делатель страхов.

Должно быть, на Безымянном острове моему боцману и попался двоюродный брат, а то и единоутробный братец нашего Кифи, делателя страхов…

Перазич был заметно сконфужен, но все же пытался оправдаться.

— Да, видите ли, капитан! — твердил он. — Уж больно искренним показался мне этот парень! Уж так он просил нас…

— Просил подарить ему рубашку?

— Да нет!

— Бутылку рому?

— Да нет же, капитан!

— Перочинный ножик? Старый цилиндр? Шитый мишурой мундир итальянского тамбур-мажора?

— О, капитан! — взмолился боцман. — Вы мне слова вымолвить не даете!

— Я? Тебе? Слова вымолвить не даю? Опомнись, боцман! Да говори, сколько твоей душеньке угодно! О чем тебя просил этот лгун?

— То есть не то что просил, но умоляет!

— Тебя?

— Да нет же! Нас всех! Ну, вас, капитан! Потому что он меня за капитана принял, не в обиду вам будь сказано!

— Ну? Так о чем он меня умолял?

— Чтобы мы, значит, подбирали якоря и уходили без оглядки отсюда!