Зеленая - [7]

— Мы поплывем через Штормовое море в Медные Холмы.

Я решила покапризничать, воспользовавшись тем, что еще мала:

— Не хочу в Медные Холмы! Хочу домой!

Опарыш перестал улыбаться.

— Теперь твой дом — Медные Холмы.

Я задумалась. Мы не взяли с собой мой шелк с тысячей колокольчиков.

— Папа будет там? А Стойкий?

— Там твой новый дом, — сказал Опарыш и снова разразился звуками на чужом языке.

Ложь! Сплошная ложь! Он обманул папу; он обманул меня. Стойкий пытался меня предупредить, но я послушала отца и пошла с обманщиком и предателем…

Неужели отец тоже меня обманул?

Я решила вернуться домой и расспросить его. Надо только улучить мгновение и улизнуть. Я забралась на одну из кроватей и стала внимательно следить за Опарышем.

Он тоже следил за мной, но скоро ему наскучило это занятие, и он уселся за стол. Достал из шкатулки свои бумаги и снова принялся царапать. Время от времени он косился на меня, но не слишком внимательно. Был полностью занят подсчетами.

Пол заскрипел, как дерево в грозу, хотя в круглом окошке я видела голубое небо. Да и матросы снаружи как будто совсем не беспокоились. Корабль покачнулся — как Стойкий, когда укладывался спать. Внизу что-то заворчало и беспокойно заерзало. Может, у них там громадный буйвол, который тащит их по морю?

Мне было все равно. Скоро я отсюда сбегу. Правда, я не совсем представляла, как нырну и долго не буду дышать…

Игра окончена.

Я выждала, пока мой тюремщик начал клевать носом. Он все реже взглядывал на меня, а я тем временем изучала задвижку на двери нашего домика. Большой блестящий рычаг находился под ручкой, за которую, очевидно, надо было дергать. Во всяком случае, войдя, Опарыш взялся за ручку и закрыл за собой дверь.

Хотя в нашей хижине ни дверей, ни запоров не было, в загонах для скота имелись загородки. И дверь каюты ничем от нее не отличалась. Я поняла, что ошиблась, решив, будто здесь нет клетки. Она есть, только больше, и прутьев не видно.

После того как Опарыш в очередной раз взглянул на меня и снова уткнулся в бумаги, я поняла: пора. Я спрыгнула с кровати, схватилась за ручку, широко распахнула дверь и, пригнувшись, бросилась к борту, проворно ныряя под ноги матросам. Они, видимо, не ждали от меня такой прыти. На палубе было еще многолюднее, чем раньше; повсюду лежали свернутые канаты, а большие куски материи поднялись наверх и хлопали на ветру.

Матросы что-то кричали, но до борта оказалось совсем недалеко — шагов двенадцать. Никто меня не ждал. Никто за мной не следил.

Далеко ли мы отплыли от берега?

Перемахнув через борт, я вдруг поняла, что никакой земли не видно. Ну и что? Вода есть вода. Я могу плыть не хуже, чем дома, в канаве. Вот только здешняя «канава» шириной с целый мир. Как добраться до другого берега?

Я очутилась в море. Вода оказалась холоднее, чем я думала; я сразу набрала ее полный рот, и меня словно ожгло. Вода была соленая, как пот Земли. Подо мной все было темным и серым. Я ничего не видела.

Меня вынесло на поверхность, и я поплыла прочь от корабля.

Оттуда послышались крики. Я перевернулась на спину и, не переставая плыть, посмотрела на корабль. Злые мужчины стояли вдоль борта; все тыкали в меня пальцами и что-то кричали. Я улыбнулась, радуясь их замешательству. Вдруг один замахнулся большим копьем.

Серебристая вспышка понеслась ко мне. Я закричала; копье пролетело у меня над головой. Я снова повернулась на живот и едва не ушла под воду.

Сначала мне показалось, что это конец. Вряд ли в том возрасте я понимала, что такое смерть, но я знала, что люди умирают, а умерев, больше не возвращаются.

Передо мной появилась громадная голова; она разверзла ужасную пасть и лязгнула тремя рядами острых клыков. Чудище показалось мне воплощением голода, который рыщет в море. Я видела его темное горло, которое могло проглотить меня целиком. Я застыла от ужасного смрада — от чудища несло кровью и грязью.

Копье угодило чудищу прямо в пасть, пронзив нёбо. Море взорвалось синими искрами, такими яркими, что я зажмурилась. Потом кто-то пронзительно вскрикнул — как будто рожающая женщина.

Пасть захлопнулась с громким всплеском. Чудовище скрылось под водой; исчезла шершавая серая голова размером больше Стойкого. Довольно долго — хотя, наверное, время измерялось всего двумя ударами сердца — на меня смотрел черный глаз, окруженный такой же мучнисто-белой плотью, как кожа Опарыша, и уже остекленевший. Хотя этому черному глазу недоставало мудрости карих глаз Стойкого и даже простой искры жизни, какая теплится в глазах самых маленьких птичек, я почувствовала, что морское чудовище унесло мое имя на дно морское и похоронило его в своем холодном сердце, полном ненависти.

Я забарахталась в воде, забила руками и ногами. Сердце мое застыло и стало таким же холодным, как вода, в которую я бросилась. Мертвоглазое чудище чуть не проглотило меня! Хуже того, вблизи не было никакой земли, как бы далеко я ни заплыла. Корабль у меня за спиной заскрипел и застонал; послышались крики. Люди развернули корабль, чтобы вытащить меня из воды.

Дома в воде водились только змеи, лягушки и черепахи с острыми как ножи клювами. В море водились громадные звери, готовые сожрать меня целиком. Мне бросили веревку и я с радостью ухватилась за нее.