«Зефир» и «Эльза». Разведчики-нелегалы - [14]

Через какое-то время в село Барятино приехали большевики и стали наводить порядок, к нам в дом приехал большевик Федор — рыжий, как наша кобыла, вечно пьяный, в красном кафтане и с нагайкой в руке. За поясом у него торчал пистолет.

Он сразу обратился к маме: «Подай, хозяйка, молока и хлеба». Мама: «А где ж я тебе его возьму, ведь коров-то всех побили — видишь, мои дети голодные!» Федор вынул из сумки хлеб и сало, всем стал раздавать по куску, добавляя: «По распоряжению Ленина все вы, пострадавшие от голода и разрухи, поедете в город Ташкент — это город хлебный. С подводами сами справляйтесь, я приехал организовать «обоз голодающих» от имени Красного Креста и Ленина».

Отец забеспокоился о своей семье от первого брака, все они жили в Воронеже. И поехал в Воронеж, а Матвей остался с нами. Настя вышла замуж за плотника Гришу Смольникова и имела двоих детей: Клавдию — ровесницу нашей Марии и Костю — ровесника мне. Мария учительствовала в гимназии и уехала вместе со школой в Уфу, и с тех пор мы о ней ничего не знали.

Мария была лунатиком. Помню, когда она приезжала к нам в Барятино, княгиня брала ее спать в отдельную комнату своего дома, и ночью в белой ночной тишине Мария ходила по крыше, и все, кто это видел, говорили тихо, чтобы не испугать.

Папа поехал в Воронеж и отправил Настю с Гришей и детьми тоже в Ташкент с другим «обозом голодающих», а мы — папа, мама, Шура, Мария, я, Матюша — на подводе с Карькой и Рыжей в упряжке отправились в поход до Ташкента. Расстояние было довольно солидное — более тысячи километров, поэтому в пути было много неожиданностей. Матюша где-то раздобыл буханку хлеба и бутылку воды, и с этим запасом съестного мы ехали три дня. Ночью все спали в фургоне, а лошади паслись на лугу, привязанные к фургону. На третий день мы остались без хлеба, а дорога шла через голодную степь. В пяти километрах виднелся лес. Была осень 1919 года.

Ночью Матвей отвязал Карьку, оседлал ее, всех нас тихо разбудил, первого поцеловал и перекрестил отца, потом маму, потом Шуру и Марию, сел в седло, попросил маму подсадить ему меня, он долго меня ласкал, целовал, крестил, я плакала, понимала, что он нас покидает. Потом тихо снял меня с лошади, отдав меня папе, который все время шептал: «С Богом, дай тебе счастья, сынок!».

Матюша вздернул уздечку Карьки и помчался, как лихой всадник, в сторону леса. Мы долго ему махали руками вслед, пока он не скрылся. Все плакали, ведь Матвей был доброжелательным, умным человеком. Почему он нас бросил в тяжелое время? Отец знал что-то, чего никогда нам не говорил. Только однажды, когда мы уже были в Ташкенте, он сказал: «Мой единственный сын пропал без вести, а ведь он должен был вернуться к нам, он знал, что мы едем в Ташкент».

Дорога предстояла длинная, питания не было, Рыжая стала слабеть, тащить фургон ей было трудно. Отец распорядился, чтобы мы все шли пешком и подталкивали фургон в помощь Рыжей. Мы ехали по голодной степи, впереди шел обоз с людьми из Уфы; говорили, что у них есть продовольствие (башкиры — люди запасливые). Я не доставала руками до фургона, и папа с мамой мне сказали, чтобы я шла тихо впереди: «Ты будешь нашим путеводителем».

Оторвавшись от наших примерно на полкилометра, я заметила, что на дороге, недалеко от меня, лежит серый предмет непонятной формы. Огляделась, вокруг — никого, а сзади тащится наша Рыжая с семьей и скарбом. Я ближе подошла к этому предмету и увидела, что это — башкирский сундук, окаймленный медными обручами. Я открыла сундук (он был без замка), и сразу на меня пахнуло теплой едой.

С открытым сундуком я стала ждать своих. Когда они подъехали, я им показала найденный сундук с едой. Отец открыл его и сразу сказал: «Нам Бог послал», а мама воскликнула: «Это моя Лизонька счастливая, это ее Бог любит, и Он ей послал это счастье».

В сундуке оказалась целая горка гречневых блинов, муки килограммов десять, сало и какая-то крупа в красивом вышитом мешочке. Мы сразу же остановились, отец вынул брезент, который расстелили на песке, и стали есть готовые блины. Первый блин папа протянул мне, потом Рыжей.

Все наелись досыта, и, передохнув, мы тронулись в путь. Рыжая устала, и мы ехали тихо. Ночью укрылись у какого-то куста. Рыжая легла, отец и мама стали собирать хилую траву, чтобы подкормить лошадь, но к утру она не смогла подняться.

Оплакав ее, семья стала фургон толкать своими силами. Отец и мама впряглись в телегу, и мы, дети, помогали, как могли. Когда закончились блины, мама стала из муки делать лепешки. Разводили муку водой из болота, пекли на костре, на большой семейной сковороде. Без лошади мы продвигались вперед еще дня три, когда нас нагнала подвода Красного Креста. Папу с мамой и нас, детей, усадили на какую-то тележку, и командир сказал: «До Ташкента вы на таком транспорте не доберетесь, здесь не так далеко городишко Иргиз, и там вам придется остановиться, чтобы передохнуть и подкрепиться как следует».

Мы все похудели, больше всех папа и мама, но только у нашей красавицы Шуры почему-то горели щеки, а по ее косам ползали белесые вши. Когда мы приехали в Иргиз, врач из Красного Креста снял Шуру с телеги и на какой-то примитивной тележке повез ее в больницу для беженцев, сказав: «У нее сыпной тиф, заразный…»