Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология] - [50]

— Хорошо, милая, хорошо, — успокаивающе произнесла Фима и добавила: — Сейчас принесу, — для наглядности кивнув головой.

Девушка закрыла глаза и облегченно вздохнула. Через несколько минут акушерка принесла карандаш и клочок бумаги. Цыганка с трудом накарябала цифры и умоляюще посмотрела на Фиму. Та смутилась.

— Ну как я позвоню-то? А кого спросить? Да и тебя-то как зовут, девушка? — почему-то шепотом спрашивала акушерка.

Девушка с трудом ткнула себе пальцем в грудь:

— Зарина, — потом указала на записку: — Николай.

— О, так он русский, твой муж-то, ну счас позвоню, не боись, — затараторила Фима, — счас.

Набрав указанный номер, она долго слушала протяжные гудки, пока, наконец, кто-то не поднял трубку и не сказал громким и уверенным голосом прямо ей в ухо:

— Зарина?!

— Это Фима, — сбиваясь, робко произнесла Фима.

— Фима? — удивился голос. — А что вы хотели, Фима?

— Я акушерка, Зарина у нас, в девятом роддоме, я вам дам адрес и список вещей, которые нужно будет привезти. Только вас не пустят. И к тому же ночь уже. Отдадите посылку через специальное окно завтра, и наклейте сверху на пакет ее имя и фамилию, — проговорила Фима.

— Хорошо, Фима, диктуйте, — согласился голос, — только учтите, меня пустят, я соберу вещи и приеду. А скажите… нет, ничего.

Записав адрес, он повесил трубку. Фима поспешила в родовую. Войдя, она увидела неподвижное посиневшее лицо цыганки и ее вытянувшееся в последней судороге тело. Ахнув, акушерка бросилась бежать обратно по коридору, истошно взывая:

— Борис Филиппыч, миленький, скорее реанимацию, врачей, она умерла! — Уткнувшись в запертую дверь ординаторской, она начала колотить в нее руками. — Скорее, ну скорее же, скорее, что же вы!

Открыв дверь, врач, в помятом халате и в носках, бросился бежать, кинув ей на ходу: «Ботинки возьми!» Акушерка подхватила обувь и стремглав помчалась следом. Когда они вбежали к цыганке, помогать было некому. Девушка не шевелилась, ее тонкие изящные пальцы застыли в судорожной попытке дотянуться куда-то вниз, к животу, или еще ниже, к промежности.

Фима ахнула. Между ног у девушки шевелился какой-то иссиня-красный комок, весь покрытый первородной смазкой.

— Надо перерезать пуповину, — сдавленным голосом произнес врач. — Займись, Фима.

Та машинально взяла скальпель и зажим и занялась ребенком. Перерезав пуповину, она привычно обмыла, взвесила и измерила ребенка. Он закричал.

— Борис Филиппыч, что же теперь? — обернулась она к доктору.

— Что же, что же, что же? — протяжно и растерянно продекламировал врач и посмотрел на акушерку. — Итак, милейшая Фима, — сказал он ей. — Ты понимаешь, что мы с тобой влипли? Я не заметил, что что-то не так, у нее наверняка была какая-то патология, и она умерла. Теперь у нас будут неприятности. Впрочем, скорее всего она была бродячей цыганкой и ее никто не хватится, а к нам и не особо придираться будут. Клади ребенка и помоги мне. Сейчас мы перенесем ее в родовое кресло. Скажем, что ее только что доставили, и мы просто не успели ничего сделать, а с регистратурой я договорюсь, они время переправят. Там сегодня Любаша дежурит… Вот так, — сказал он, водрузив покойницу на кресло. — Вызывай реаниматоров и запиши рождение ребенка на это время. Я в регистратуру. Все образуется. — Борис Филиппович ободряюще хлопнул Фиму по плечу и вышел.

Та очумело глядела ему вслед. Она даже не успела сказать врачу про мужа или покровителя цыганки. Кстати, надо ему позвонить — толкнуло ее что-то. Фима медленным шагом подошла к телефону.

— Реанимация? Скорее, у нас летальный исход, — проговорила она ошеломленно и повесила трубку.

Дотронувшись пальцем до телефонного диска, она отдернула руку и воровато посмотрела назад. Никого не было. Тогда Фима быстрым движением опять схватила трубку и набрала уже другой номер. Заунывные длинные гудки были ответом.

Осунувшийся Николай переминался у черного входа в роддом, не осознавая, что и ноги его, и брюки совсем промокли, и что сам он стоит в луже. Это был высокий и обычно уверенный в себе человек, что легко читалось по его резко выпяченному вперед подбородку и светлым, каким-то морозным колючим глазам. Сразу чувствовалось, что этот человек всегда принимает решения сам и хорошо разбирается в людях, с первого момента просчитывая человека насколько это возможно. Задумчиво сдувая с сигареты пепел, Николай внимательно смотрел на Фиму. Что-то знакомое виделось ему в ее лице. Потом он вспомнил.

— Вы не узнаете меня, Серафима? — спросил он. — Ну же?

— Коля? — нерешительно спросила та. — Коля Якушев? Из школы?

— Да, Серафима, это я. Меня еще по телефону ваше имя удивило, таких мало сейчас, — ответил он. — Вот как нас жизнь свела. Недобро.

Фима вспомнила маленького задумчивого мальчика, который всегда ходил с книгой под мышкой. Несмотря на это и на кажущуюся его щуплость, задираться с ним никто не смел. Коля ходил в секцию самбо и мог за себя постоять. Записался он туда после того, как его отлупили мальчишки из старшего класса, просто так, забавы ради. С тех пор, ежедневно упорно тренируясь, Коля мог ответить обидчику, хотя первым никого не бил. Один раз он даже пригласил Фиму в кино, но та отказалась, боясь гнева матери. Дружить они не дружили, но мальчик никогда ее не задирал и не смеялся над ней, над ее внешностью и торопливой семенящей походкой.