Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология] - [43]

Теперь Витя должен был спокойно сносить, когда гость по-хозяйски роется в шкафчике с игрушками, с доброжелательной улыбкой наблюдая за бездумными движениями узловатых пальцев, отрывающих колеса от грузовика и наклейку — от гоночной машины. Вечерами Витя теперь бродил вокруг дома, ощущая чужую руку, крепко впившуюся в собственную ладонь, будто кто-то сплавил две руки так, что их никогда уже больше не удастся разъединить. Молча, без дела, они вдвоем маршировали в темноте вокруг зловещей громады здания со множеством светящихся глаз. Он тащил Илюшу за собой, спеша скорее совершить положенные десять обходов и вернуться домой, старался не замечать смешки играющих во дворе детей, которые быстро во всем разобрались и начали дразнить его нянькой. Совсем скоро у него не осталось друзей, никого, кроме этого вечно молчащего задумчивого галчонка, который любит сидеть у окна, никогда не говорит спасибо и, забившись в уголок детской, пугливо проглатывает пирожное, боясь, что его отнимут. Витя почти ежедневно получал оплеухи от отца за нежелание учить язык рук, за очередное непонимание знаков, которые делал ему Илюша, внушавший все большее отвращение своей зловещей немотой, за которой пряталась пугающая неизвестность и, возможно, какая-то страшная и печальная история. По утрам немой подолгу замирал в ванной перед зеркалом, шмыгал носом, кашлял от зубной пасты. По вечерам, затаив дыхание, этот невыносимо скучный Илюша без движения сидел у окна, потом неожиданно прыгал на постель и лежал, уткнувшись лицом в подушку, мыча что-то неразборчивое, тревожное и назойливое.

Витя все чаще испытывал разрастающееся в груди, сводящее руки и ноги желание, чтобы незваный гость сгинул, исчез, растворился. Однажды он все же не сдержался и отвесил несколько подзатыльников перед телевизором, чтобы немой подвинулся, а не сидел, с громким хрустом уплетая печенье, перегородив экран, словно находится в детской один. Возможно, в тот раз он был слишком жесток и поколотил гостя сильнее, чем надо бы. Тот тихо всхлипнул, направился в комнату родителей, но не нажаловался, может быть, не смог подобрать нужные слова жестами своих бледных ладоней и плетением кружев длинными костлявыми пальцами.

Ночью можно было ненадолго забыть о существовании немого, не обращать внимания на тихое сопение и редкие слабые стоны. Иногда под утро, пошатываясь, призраком передвигаясь по комнате, Илюша зачем-то подходил к Витиной кровати, касался холодной ладошкой плеча. Тряс. Белесое пятно лица, вздыхающее в бледном фиалковом свете, одними губами беззвучно пыталось что-то сказать. Витю потом долго трясло от ярости, он лежал, поджав ледяные ноги, изо всех сил сдерживая выкрик: «Отстань, ненавижу тебя!»

Болезнь дала о себе знать неожиданно: немой начал худеть. Проступили синие узоры сосудов на висках, настороженные черные глазенки проваливались, вокруг них возникли серо-синие круги. Пухлые детские щечки утратили румянец, вскоре кожа уже обтягивала худенькое утомленное личико. Нос, напротив, стал длинным и заострился, придавая мальчику еще большее сходство с галчонком. Воспаленные обкусанные губы стали тоньше и бледнее, как будто кто-то каждое утро капал на них растворителем, вскоре лишь узенькая белесая полоска обозначала рот. Хрупкие прозрачные ладошки с узловатыми суставами пальцев теперь всегда были ледяными. Прозрачный и тусклый, Илюша подолгу неподвижно сидел в углу, с широко распахнутыми глазами, словно пытаясь расслышать какую-то неуловимую мелодию, упрятанную в шум, помехи радио, гудки улицы, скрипы паркетин, голоса. Немой пытался объяснить жестами, что чувствует. Он жаловался на ощущение присоски, как будто кто-то выпивает его через трубочку, оставляя во всем теле нарастающую слабость и головокружение.

Вскоре его худоба стала бросаться в глаза посторонним. Люди на улице удивленно указывали пальцами:

— Смотри, какой слабенький мальчик, похожий на птичку, как он, наверное, мало ест.

Соседка, та самая истеричная старушенция снизу, при каждой встрече рассказывала матери про малокровие у детей, в ее глазах читался упрек: «Своего кормишь, а чужого вон совсем заморила». Мать оправдывалась, что аппетиту племянника можно позавидовать. Что гемоглобин у него в норме.

Однажды отец, желая как-то отвлечь немого от тоски, от упрямого вслушивания в тишину, подвел его к дверному проему, на котором обычно отмечал рост своего сына и недавно стал отмечать рост племянника. Илюша, полюбивший этот ритуал заботы, с готовностью прижался спиной и затылком к дверному косяку. Почему-то отметка роста оказалась на три сантиметра ниже той, что сделана месяц назад. Так выяснилось, что мальчик не только худеет, но и медленно уменьшается, словно с каждым днем чуть-чуть растворяется и тает. После этого родители стали наблюдать и вскоре убедились: ребенок теряет не только в весе, но и в росте. От утра к утру это становится все более заметным. Казалось, немой таял по ночам, в темноте, не в силах никому поведать об ужасе и боли, обволакивающей его мокрым мышиным нейлоном. По ночам Илюша приглушенно стонал, до тех пор, пока в комнату не врывался кто-нибудь из взрослых. Включали свет, садились на краешек постели, гладили страдальца по голове, читая слабость и страх в воспаленных детских глазах. Яркая вспышка света врывалась, убивая сон. Удар света парализовал, вызывал шок, заставлял Витю сжаться в позу эмбриона, натянуть одеяло на голову, слушать голоса родителей, шелест, шаги у кровати. Всхлипывать и шептать на все лады: «Я тут ни при чем. Эта старушенция снизу все выдумала. Он заболел сам».