Здравствуй, я твой ангел - [50]

– А уж когда узнают, на ком… – мрачно посмотрел на него Александрий, а затем вновь отрешенно уставился в окно. – Это еще не все, Ладий. Ты, как моя правая рука, должен будешь официально объявить о собрании клана.

– Собрание? – настороженно переспросил Ладий.

– Да. После первой луны этого месяца. Присутствовать обязаны все. И смерть оправданием для неявки не является, – ледяным голосом отчеканил глава. Его лицо при этом стало пугающе жестоким.

– Будет сделано, ваша светлость, – нервно сглотнув, лихо отдал честь блондин и, развернувшись на каблуках, вышел из зала, тихо притворив за собой дверь.

Александрий, разом растеряв всю свою грозность, тяжко вздохнул и прислонился лбом к цветному витражу.

– Где же ты, малышка? – тихо прошептал он, закрывая глаза. – Где же мне тебя искать?

Когда солнце уже село, а зал погрузился во мрак, его неподвижная фигура все так же стояла у окна, освещенная лишь тусклым лунным светом. И столько боли было в этой фигуре… впрочем, столько же было и решимости.

А в небе уже собирались мрачные тучи. То тут, то там вспыхивали молнии, где–то вдалеке раздались первые раскаты грома. Начиналась буря…

* * * 

Адиалия. 

Вздохнув, я в сотый раз оглядела комнату, приевшуюся мне до демонов. А все оттого, что мне было скучно.

Нет, не так – мне было СКУЧНО!

Вот уже десятый день я нахожусь здесь. Проснувшись утром, я отправилась в ванную принять душ, затем заказала завтрак – стоило сказать вслух, чего ты хочешь, как это тут же появлялось; дальше ничегонеделанье до обеда, а после него опять безделье – расписание этого дня почти ничем не отличалось от предыдущего. За исключением одного – Кэссандра.

Каждый день после того памятного разговора он приходил в эту комнату, становился у появляющегося окна и говорил.

О чем, спросите вы? О разном – бывало, он рассказывал что–то из своей жизни или рассуждал о значении тех или иных изменений в мире. Первые два дня я смотрела на него волком и отмалчивалась, но на третий, когда Кэсс завел речь о природе зла и добра, я не выдержала, начав с ним спорить:

– Вот вы говорите, «добро», «зло»… А ведь это очень переменчивые понятия. Ты не задумывалась, что для «зла» настоящим злом является «добро»? И наоборот. Да и вообще, свет часто бывает лицемерен, – разглагольствовал тогда надвиг.

– Свет не бывает лицемерным! – впервые подала голос я.

После столь пылкого моего возгласа на его лице мелькнула довольная улыбка.

– Ты ошибаешься. Ведь, вспомни. Кто чаще всего менял сторону, оказывался предателем? Светлые… Во всех войнах именно в их рядам поселялась неверность.

– Просто зло привлекательнее, – буркнула я в ответ.

– Вот видишь, – усмехнулся Кэссандр, – ты сама признаешь это. А знаешь, почему тьма столь привлекательна? Потому что она никому не отказывает. У добра есть один существенный недостаток – его ханжество, то самое лицемерие. Тот, кто был рожден демоном, мог забыть о свете. Просто из–за того, что он таким родился… А зло… зло принимает любого. Кем бы ты ни был, ты всегда найдешь поддержку и свое место в лоне тьмы. И пусть она преследует корыстные цели, тем не менее, она никому не отказывает в праве на существование. И, заметь, только зло понимает, что без добра ему не выжить – в мире должно быть равновесие. А вот так называемый «свет» этого не понимает. И стремится всеми силами уничтожить «отродья тьмы». А ты знаешь, что во время войн даже детенышей демонов безжалостно убивали?

Я молча покачала головой. От таких размышлений меня бросало в дрожь.

– А вот я знаю. Потому как сам видел. Пусть мои демоны не что иное, как порождения Хаоса, зло… но те зверские убийства, которые совершал «свет», даже в моих глазах не находят оправдания.

– Хочешь сказать, что твои слуги не убивали детей? – фыркнула я.

– Убивали, – согласился надвиг. – Но не ради своего удовольствия. И не ради призрачных идеалов… Они делали это просто потому, что я так приказал. Добро же убивало за идею. По–моему это куда отвратительнее.

Я с ужасом начала понимать, что он в чем–то прав. На войне не бывает добра и зла. И осуждать одну сторону просто лицемерно, как сказал Кэссандр.

– Ты говоришь, зло понимает, что без добра существовать не может. Почему же тогда Хаос пытается уничтожить мир? Ведь тогда ничего не станет, – напряженно спросила я.

– Очередное заблуждение, – покачал головой надвиг. – Хаос пытается уничтожить не мир, а Богов. Чтобы захватить (заметь, захватить, а не убить) то, что составляет «добро».

Я промолчала. Мне нечего было на это сказать.

И я понимала, что все эти разговоры только для того, чтобы приручить меня. Но, как бы то ни было, с того дня я уже не молчала, а все чаще вступала в разговор. С ним было интересно спорить, его было интересно слушать… Я уже не смотрела на него, как на врага народа, и даже начала привыкать к нему. И когда на девятый день он не явился, я поняла, что… скучаю. Эта мысль привела меня в ужас, но ничего не изменила – я скучала по Кэссандру. Пытаясь отвлечься, я постаралась думать о чем–нибудь другом, но вышло еще хуже – в голову полезли мысли об Алексе.

Что он сейчас, интересно, делает? Ищет ли меня или смирился с невозможностью этого? А что, если он даже не пытался меня найти?