Здравствуй, Таити! - [48]

Фелу хлопает в ладоши, вызывая кого-нибудь из своей многочисленной семьи. На этот раз является мальчик лет шести.

— Он отведет вас к дому таваны, — бросает китаец.

Сначала была Опоа-марае, теперь Олоа-деревня. Жара. Листья на деревьях безжизненно обвисли. Пусто, ес| ли не считать стаи уток, которые переваливаются гуськом вдоль дороги. Прямо у меня под ногами перебегает дорогу кошка. Чуть дальше возятся в луже два карапуза. Куда ни посмотришь — всюду красные и зеленые крыши деревенских фаре. Дома стоят на низких сваях, если они расположены на земле, и на высоких, если — на воде.

— Что это? — спрашиваю мальчика, указывая на крошечные домики на воде.

— Туалеты…

Почти у каждого построенного на воде фаре есть своя уборная, расположенная отдельно от дома, на собственных сваях. Этими будками застроена часть морского берега.

Со старостой мы встречаемся на окраине деревни, знакомимся. Я показываю таване «верительную грамоту», но этот мрачный тип и не думает улыбнуться. Он бесцеремонно сует письмо в карман, будто оно адресовано только ему одному.

Мое интервью с таваной кратко:

— Сколько жителей в деревне?

— Около тысячи.

Я едва сдерживаю улыбку. Куда бы я ни явился, почти в любом месте архипелага мне называют одну и ту же цифру. Совпадение? Честолюбие?

— Наверное, у вас есть ансамбль песни и танца?

— Да. Но в этом году он не будет выступать в Папеэте.

— Почему же?

— В прошлом году мы принимали участие в празднике тиураи, но нам не дали награды, хотя мы были лучшими.

— А, может, все-таки стоит попробовать?

— Нет, танцев не будет!

Господин староста чешет левую лопатку в знак того, что аудиенция окончена, и спустя мгновение его щуплая фигура скрывается вслед за удаляющимся грузовиком, груженным копрой.

На обратном пути перевожу Полу свою беседу со старостой.

— Плохой тавана, — вставляет маленький китаец, едва поспевая за нами.

— ?!

— Мой папа говорит, что месье Гюи развращает деревенских детей.

— Как это?

— Он дает нам папиросы и вино…

Из этого следует, что личная жизнь таваны (которая в действительности являет собой общественную, так как на островах ничего не скрыть от людей) отличается полным пренебрежением к условностям.

Затем мы наносим визиты двум другим представителям власти — пастору и директору школы, господину Мишелю.

На званый обед четы Мишель собираются сливки здешнего общества. Пришел заместитель директора школы, два духовника — швейцарец-миссионер, пребывающий здесь проездом, и местный пастор, с которым мы уже знакомы.

После обеда, обильно запитого вином (был подан настоящий схаб!)[35], в доме французов воцаряется атмосфера сердечности. Жена директора школы включает проигрыватель, и звуки мазурок Шопена наполняют помещение. Когда вдобавок хозяйка сообщает, что они дали своему сыну имя Фредерик, я принимаю это как реверанс в мою сторону. Мне вспомнилась поездка на Новую Гвинею, дом одного французского учителя, который тоже был влюблен в Шопена.

Хозяин дома показывает нам свою коллекцию резьбы до дереву. Он купил изделия у одного жителя Раиатеа, в горах. Где его теперь отыщешь? Да, кажется, он больше не занимается резьбой. Резчики по дереву есть еще на Бора-Бора и на Маркизах. Именно жители Маркизских островов создали свой особый стиль резьбы и достигли в этой области значительно большего мастерства, чем где-либо в Полинезии. С ними могут сравниться только мастера Новой Зеландии и острова Пасхи.

— Вы не читали последний номер «Депеш»? — спрашивает Мишель. — Там сообщают, что один американец нелегально вывез очень старую скульптуру бога Тики. Губернатор уже начал расследование.

Часть общества возвращается к прерванным занятиям, а наша беседа переходит к довольно щекотливой теме. Пол, радуясь, что со швейцарцем можно досыта наговориться на языке сынов туманного Альбиона, после нескольких рюмок приходит в воинственное настроение и обрушивается на миссионеров прежних времен, которые бросались с топорами на скульптуры, начисто сносили святилища, а аборигенов заставляли закрывать тело по шею.

Это верно. Европейцы, поддавшись страсти обращать островитян в свою веру, не щадили предметов прежнего культа. Во имя догматов новой религии пылали на кострах скульптуры Тики и других полинезийских божеств. Европейцы явились сюда спасать души, насаждать истинную веру, воевать за всех со всеми. Они не могли выбрать более удобного момента. На месте ниспровергнутых Помаре II старых богов и авторитетов они воздвигли крепости новой веры. Островитяне ходили в церковь, чтобы не ссориться с миссионерами, которые владели своеобразными приемами, позволявшими им крепко держать паству в руках. Рьяные служители церкви убили душу этого народа, научили островитян показной добродетели. Многие века заносчивая Европа стремилась «осчастливить» нецивилизованные народы, даже против их воли, наперекор их желанию.

— Благодаря миссионерам островитяне перестали веровать в своих богов, отказались от обычая убивать людей, в том числе и детей, для жертвоприношений, забыты каннибальские пиры и сексуальные оргии на Туамоту и Маркизах, — возражает Полу швейцарский миссионер. — Миссионеры сделали много добра для здешнего народа. Освободили его от тирании ареоев, способствовали раскрепощению манахуне и отмене многих табу, отягощавших жизнь простых людей.