Здравствуй, страна героев! [Придурок в КПСС] - [42]
Вообще-то во всей нашей «Ишачиной» затруханной дивизии «Рыбка ищет», пожалуй, и впрямь выглядел «светлой» личностью. Когда он бывал на людях, улыбка не сходила с его нежного личика, и какая улыбка! Мне думается, что Джимми Картер (которого, говорят, за его улыбку и выбрали в президенты) и тот не смог бы так лучезарно улыбаться. При встречах с симпатягой-особистом я и сам не мог удержаться — так заразительна была его сияющая улыбка. Она передавалась, как зевота, и я скалился, хотя на душе у меня в этот момент скребли кошки.
Эти качества капитана Скопцова еще ярче выступали на фоне угрюмой медвежьей фигуры его зама, старшего лейтенанта Зяблика, прозванного «Немым» — от которого на людях никто не слыхал ни слова. Когда «Немой» мрачной тенью следовал за своим сияющим шефом, Колька Шумилин, наш ротный повар, обычно не выдерживал, шептал мне: «Вот муж с женой идут». Но мне было не до смеха.
С капитаном Скопцовым знакомство у нас состоялось в общем порядке, путем фильтрации через Особый отдел сразу же по прибытии нашего маршевого пополнения на Керченский плацдарм.
Ночью мы были распределены по ротам, а наутро нас опять собрали вместе, отвели на какой-то косогор к одинокой землянке и велели располагаться надолго. Было нас человек двести. В землянку вызывали по одному. Процедура затянулась до глубокой ночи. Подобно санчасти, проведшей тут же поголовный телесный осмотр на вшивость и гонорею, Особый отдел проводил осмотр наших грешных душ.
Не стану вдаваться в подробности, что такое Особый отдел. Хочу лишь посоветовать читателям послевоенного поколения: если какой-нибудь убеленный сединами ветеран будет уверять вас, что во время войны он с Особым отделом не имел ничего общего и что слал всех этих «оперов» к е… м-ри — не верьте этому «герою», ибо, как правило, сетей Особого отдела никто не миновал. Так, на «Горьковском мясокомбинате» каждый маршевик, присягнув на верность Родине и лично товарищу Сталину, давал дополнительную присягу Особому отделу и вместе с ней подписку о неразглашении. Присяга Особому отделу тоже начиналась словами:
«Я, гражданин Советского Союза…»
Какой же советский гражданин в военное время мог позволить себе уклониться от священной обязанности содействовать органам СМЕРШа[17] в выявлении вражеских лазутчиков? (Только открытый враг мог на это пойти в порядке саморазоблачения.)
Как читателю уже известно, первым, с кем я столкнулся после своего неожиданного назначения комсоргом в маршевый эшелон, был особист, назвавшийся Лихиным.
Первым из полковых чинов, который со мной беседовал по прибытии нашего маршевого пополнения на Керченский плацдарм, оказался тоже особист — капитан Скопцов.
Когда же я на фронте после ранения угодил в «наркомздрав» — прежде чем меня осмотрели врачи, со мной обстоятельно побеседовал госпитальный регистратор (тот же особист, но в белом халате поверх формы). А если бы, к примеру, мне не повезло, и я отправился бы в «наркомзем», как павший в боях за родину, — и тогда бы «опер» не оставил меня в покое, поскольку он обязан был исходить из предположения, что я сдался в плен или дезертировал с передовой. Но продолжу рассказ о вечно сияющем капитане Скопцове.
— Мягко стелет, сука, да жестко спать! — так отзывался об обаятельном особисте Бес.
Конечно, у блатного глаз был наметан на оперативных работников.
Забегая вперед, скажу, что по окончании войны капитан Скопцов «постелил» Бесу не так уж мягко: десять лет на тюремных нарах! По уголовному делу за убийство лейтенанта-пограничника на почве ревности. «Рыбка ищет» терпеливо выжидал, когда для Беса подвернется хорошая статья. Бес его недооценил и за это жестоко поплатился, думая, что не оставил улик.
Дело в том, что капитан Скопцов был в полку, пожалуй, самым азартным «махальщиком». На фронте игра в «махнем не глядя» стала повальным увлечением. Правила ее были простые. Желавшие «махнуться» должны были быстро сунуть руку в свой карман и, зажав в кулак первую попавшуюся вещицу, обменяться друг с дружкой, после чего разрешалось посмотреть: что кому досталось? В конце войны чего только не было в солдатских карманах. Один «промахал» золотые часы на сломанную зажигалку, другой — на какую-нибудь пуговицу вымахал серебряный портсигар с немецкой монограммой…
Капитану Скопцову везло. Не было случая, чтобы он «промахался».
— Ну, махнем! — предлагал он чуть ли не каждому встречному со своей обворожительной улыбкой и, как правило, за сущую безделицу получал ценный трофей.
Вот ведь какой был счастливчик. Часто он вообще махался пустым кулаком или фигой (что, естественно, было против правил). Но, кроме Беса, никто не отваживался махаться с самим начальником Особого отдела кукишем.
— Чтобы я «лягавому» в лапу давал? Не было этого и никогда не будет! — категорически заявлял Бес в ответ на увещевания Мильта, считавшего, что с особистом отношения портить не стоит.
Но у блатного была своя воровская этика. Капитана Скопцова даже в глаза называл по-тюремному «гражданином начальником», а тот лишь улыбался застенчиво. Но, как я уже говорил, Бес «промахался» в своей неразумной игре с Особым отделом.
