Здравствуй, Снежеть! - [21]

В небе раздался гул. На хутор заходила тройка вражеских самолетов. Шофер рванул машину с места. Ратушняк же кинулась навстречу ползущему к палатке раненому бойцу, за которым по пыльной земле тянулся кровавый след.

Самолет пикировал на бегущую женщину, его огромная тень накрыла и ее, и палатку, и раненого бойца.

Элла Федоровна упала рядом с солдатом. Пулеметная очередь подняла фонтанчики пыли в каком-нибудь метре от них.

Когда гул самолета затих, Ратушняк с трудом затащила раненого в узкий промежуток между сарайчиком к палаткой. Боец оказался длинным и поджарым. Это был пожилой мужчина с жестким ежиком седых волос, с глубокими складками у рта. Военфельдшер наскоро перевязала его, соорудила из попавшихся под руку дощечек шину. Боец протяжно постанывал, пока военфельдшер делала перевязку, но, как только немецкие автоматчики приблизились и полоснули очередями по сараю, он Молча отстранил женщину и, высунувшись из-за угла, послал навстречу фашистам несколько коротких очередей.

Вражеский самолет снова заходил в пике, и эти двое, лежащие сейчас в пыли за своим ненадежным укрытием, не знали, будут ли они живы в следующее мгновение. Свистели бомбы, взлетали вверх комья земли, доски, покореженная бочка, в которой вчера женщины из медсанбата мыли головы.

…Раненый очнулся от того, что под ним дрожала земля: это с нашей стороны шли танки. Рядом с бойцом, распластавшись и как бы прикрывая его от воздушного стервятника, без движения лежала военфельдшер. Гимнастерка и юбка ее были в крови. Правая нога разворочена осколком. Глаза полуприкрыты.

— Что же ты так, сестрица? — потрескавшимися губами прошептал солдат и оглянулся по сторонам. Но вокруг лежала только дымная перепаханная земля…

Подъехавшие танкисты нашли в документах женщины справку второго Грозненского детдома о принятых от Эллы Федоровны детях: Вовы — семи лет, Лили — пяти, Жанны — двух лет.

— Ну вот, еще трое сирот, — сказал один из бойцов.

— Да погоди ты отпевать, — возразил другой, приникая ухом к груди военфельдшера, — кажется, дышит…

Когда началась Великая Отечественная война, жена кадрового офицера Элла Федоровна Ратушняк с тремя малышами двинулась в толпе беженцев через донецкие и донские степи на восток, а потом повернула на юг, к Кавказу, где до войны служил муж и где она сама работала фельдшером в одном из воинских госпиталей. Во время тяжелых переходов под беспрерывными бомбежками в женщине созрело решение вступить в действующую армию. Именно тогда произошел у нее памятный разговор с комиссаром районного военкомата.

— У меня звание военфельдшера, — заявила Ратушняк, — мое место в действующей армии.

Военком полистал документы.

— Что вы мне голову морочите, у вас же трое детей.

— Вот я и хочу на фронт, чтобы защитить их.

— Без вас защитят.

— Я от самого Мариуполя бегу. Дальше некуда, дальше — горы. Вот и пойду ему навстречу, фашисту, а дети мои останутся здесь. И будьте уверены, живая я его к детям не пропущу!

— Успокойтесь, — сказал военком, — я ведь против вашего желания ничего не имею. У меня вот даже распоряжений куча — искать медработников и направлять в формирования, которые следуют на фронт. На передовой медики во как нужны. — Он провел ребром ладони по горлу. — Но детей, детей-то куда?

— Я слышала, — сказала женщина, — что в Грозном есть детский дом, куда берут детей ушедших на фронт родителей.

На следующий день Элла Федоровна снова стояла перед комиссаром.

— Да, — сказал он, — такой детдом действительно существует, но призвать вас в действующую армию я не могу. За вами остается право подать рапорт о добровольном вступлении на службу.

Ратушняк протянула загодя написанное заявление…

Когда мама привезла Вову и меньших сестренок к большому трехэтажному дому, наполненному звонкой детской разноголосицей, и объяснила, что здесь они немножко побудут одни, а она скоро вернется, старший сын не удивился. Пока они мытарствовали по разбитым дорогам, он привык к маминым отлучкам. При этом исчезало что-нибудь из ее вещей: платье, платок, брошка. А появлялись хлеб, молоко, крупа…

Сестрам нравился этот большой красивый дом у подножия зеленого холма.

На следующий день Вова все выглядывал маму. Но дорога, петлявшая меж холмов, оставалась пустынной. Грустный и одинокий, стоял мальчик на открытой террасе. К нему не слышно подошел другой мальчик.

— Не кисни! — толкнул по-дружески. — Объявится. Они все говорят, что скоро вернутся, а сами — на фронт.

— А моя была в платье, — возразил Вова.

— Во дает, их же там сразу в шинели одевают. Пойдем, сейчас письма с фронта читать будут.

…В ста километрах от детского дома, спрятавшегося в тени огромных тутовых деревьев, стояли насмерть папы и мамы этих мальчиков. Четыре фашистские дивизии форсировали Терек в районе Моздока, и третью неделю пылали земля и небо между Моздоком и Малгобеком. Но к Грозному, где был детдом, фашисты не прошли.

В палате выздоравливающих одного из ростовских госпиталей, где находилась Элла Федоровна, радио не выключалось ни на минуту: боялись пропустить даже незначительную новость с фронта. Наши войска уже освободили Орел и Белгород, армия, где служила Ратушняк, прорвала оборону противника в Донбассе.