Здравствуй, комбат! - [6]

— Не зарывайся, Слепнев, — посоветовал Косовратов.

— Да при чем тут — зарываться, не зарываться? На вещи надо смотреть трезво. Фашисты на две тысячи километров от Берлина — у них машин хватает. Если в оборону садятся, такие казематы строят, что бомба не берет. Итальянцы и те из автоматов за так просто пукают, для страха. Куда же у нас идут дела?

— Ладно, из слов стенки не выложишь, патроны не набьешь. Придет пора — все разъяснится.

— Из разъяснений тоже патронов не сделаешь и блиндажа не построишь!…

— Что это он брюзжать стал? — спросил я, когда мы остались одни с Косовратовым.

Он вздохнул:

— У всех нервы на взводе. Немцы агитацию ведут, утверждают, что Сталинград с часу на час будет взят. Потом, марши и фокстроты бравурные шпарят. Радиоустановка у них тут, никак наша артиллерия накрыть не может.

— Верят?

— Как сказать? Наши-то сводки тоже кисленькие. По совокупности и набегает. Да, по правде сказать, в Сталинграде и наша судьба решается: если немцы его возьмут и еще ударят на Воронеж, можно петь «Со святыми упокой». Ни одной дороги к нам не останется, значит, ни патрона, ни снаряжения… ничего. А ведь и так уже Кавказ с нефтью и Кубань с хлебом отрезаны. Слепневу же и того хуже, у него жена и дочка маленькая под Новороссийском остались.

— Как будто у тебя тишь да гладь!

— Я комбат, — невесело улыбнулся Косовратов, — моя нервозность в такой обстановке — зараза для батальона. Хочешь, чтобы верили и тебе и комиссару, — с утра заправляй по форме и ремень и психику. Даже если на душе скребут черные кошки.

— Был я недавно у Заварзина, у гусара. Знаешь? Вот с кого все как с гуся вода — треплется, пижонит. Про тебя сказал, что ты в стратегии ничего не понимаешь — медсестру надо не из своего госпиталя сманивать, а из итальянского, в крайнем случае при наступлении захватить. Русских девок, говорит, я уже знаю, тут ничего нового, а с итальянских художники мадонн писали! Силен!

— Счастливая натура. Даже завидно, честное слово! Мы вот в обстановке копаемся, в психологии, а он просто живет. Результаты же будут одинаковы.

Поскольку разговор перешел на такие темы, я рассказал Косовратову о встрече с командиром дивизии, спросил, откуда он знает Ирину. Он помялся:

— Сейчас не ко времени, как-нибудь в другой раз. Настроение не то…

На войне другого раза может и не быть. Но об этом не напоминают…

Снова встретились мы уже зимой, незадолго до наступления. Трудности лета остались позади, в нашем тылу появились свежие войска, и настроение пошло круто вверх. Мне приказали сделать дорогу для танков под кручей из Матвеевского к Рыбному. Замысел был хорош: чего другого, а танкового удара отсюда итальянцы ожидать никак не могли. Беда была в том, что сидевшая у нас в печенках круча облаком нависла над Доном в тылу косовратовского батальона, дорожка под ней была узкая и чертоломная, на телеге поедешь — и то гляди, как бы в воду не плюхнуться. Как сделать дорогу для танков? Долбить кирками? За месяц не управишься. Взрывать? Итальянцы догадаются, не дураки — и прощай, внезапность!

Надоумил командир первой роты Бабушкин, пожилой, спокойный, житейски умудренный:

— Рыбу надо глушить на Дону повыше кручи. Реку там итальянцы просматривают, поймут, чем, занимаемся.

Само собой, снарядов подкинут, но зато и взрывы под кручей в общей кадрили сойдут… А судак, если его сразу, как только из проруби вытащищь, заморозить — какой судак! На Волге пыловым называется… Крылья расправишь — летит!…

Так и сделали. Батальон получил уху, танки — дорогу. Косовратов конечно же обратил внимание на громыханье в тылу, прислал связного узнать, что происходит. Я написал ему записочку: «Ловим рыбу для свадьбы, приглашаем тебя со всем батальоном». Но связной видел, что делается, доложил. Косовратов, разумеется, догадался, к чему идет дело, но для уточнения прислал ко мне в Лебяжинский старшего лейтенанта Слепнева. Тот рассказал пару новых анекдотов об итальянцах, которые придумывали солдаты в окопах, потом сказал, что у них на переднем крае сплошные минные поля, если поступит неожиданный приказ на атаку, что делать?

— Не знаю.

— Учтите, капитан, мины вмерзли в землю, с ходу не выковырять.

— Мы и не собираемся ковырять.

— Почему?

— Приказа нет.

— Но ведь он может быть в любую минуту? К тому идет, а?

— Будет — выполним.

— Комбат рассчитывает на доверительность.

— В своем тылу на разведку пустился? Хитер. Но я доверительно и говорю.

— Мы все же перемены ветра ждем. У нас тоже признаки есть.

— Какие?

— Закат был свекольного цвета! — усмехнулся Слепнев. Свои сведения он предпочитал держать за пазухой.

— А как с блиндажами? Выдержали стены? Или все же деревянные поставить? Теперь транспорт есть.

Засмеялся:

— Ничего, обойдемся…

— И патронов хватает?

— На войне патроны и хлеб всегда нужны…

В ту же ночь батальон Косовратова вывели с высоты и расположили на отдых под Еланской. А мы — в Лебяжинском. И рядом, а порознь. Так мы и не посидели в тепле казацкой хаты за рюмкой. И неожиданно сошлись на одной тропе в ночь перед наступлением. Судьба свела нас в одном окопе — его батальон поставили во второй эшелон, я остался с одной ротой, вторая повзводно была переподчинена пехотным подразделениям на время прорыва обороны.