Здравствуй, Гр-р! - [12]

— И что теперь? — спросила я горничную. — Куда идти?

Все также молча и трепеща, открывая и закрывая двери, Даша провела меня в столовую. Только оказавшись перед накрытым столом, я поняла, что дико хочу есть. Ну просто безумно! Я даже не стала заморачиваться на тему, кто на самом деле хочет есть — я или Анна. Если я — только душа в чужом теле, какой может быть разговор о еде? Что касается тела — так откуда же я знаю, когда Анна ела в последний раз? Тут стулья задвигались — это встали сидящие за столом мужчины. Похоже, Анна прибыла со значительным опозданием.

— Ну, вот и наша именинница пожаловала… Не думала я, что судьба такой подарок Анне приготовит, — Мария Петровна оглядела меня с головы до ног и продолжила:

— Все поздравления после, о дне извещу особо — если Анна поправится, конечно, и будет установлена ее невиновность.

Меня усадили между адвокатом и маман. По правую руку от мамаши расположился доктор, за ним — Полина. Рядом с моей сестрицей — я обратила внимание, что на этот раз она одета иначе, чем я, в зеленовато-коричневое платье с вышивкой по вороту — восседал неизвестный тип, тощий, белобрысый и в очках — очень тонкая металлическая оправа. Сидит, втянув голову в плечи, и только стеклами поблескивает. Ну чем не подозреваемый? Особенно, если окажется, что он еще и обитает в этом лабиринте Минотавра — в этой, похожей на кроссворд, квартире. Справа от белобрысого торчала над столом еще одна голова — в чепце. А куда же делся Сурмин? А, вот он, слева от адвоката, возле чепчика. Надеюсь, мое появление для него не осталось незамеченным, и он оценил декольте. Все снова взялись за вилки и ножи. Одна я сидела в своем корсете прямая, как палка, и смотрела в пустую тарелку. Маман (в платье кирпичного оттенка) меня принципиально не замечала и что-то шептала жующему доктору. Я же думала только о том, как бы заполучить кусок пирога с рыбой — это было, пожалуй, единственное на столе блюдо, которое я узнала. Обедающие уже смели добрую половину того, что было на столе, пока я любовалась своим отражением. А я даже и не знаю, что это у них — второй завтрак или обед… Я, конечно, могла бы дотянуться до пирога и схватить кусок. Но, похоже, они так не делали. А как? Хоть бы кто-нибудь об имениннице подумал!

— Антон Владимирович, — прошипела я, слегка наклонившись к адвокату. — Если я не съем что-нибудь, то умру.

Адвокат зарделся. Не поворачивая ко мне головы, он поднял руку. Тут же за его спиной возникла девица в белом переднике — ее я видела, когда самостоятельно выбиралась из ванной. Адвокат молча показал вилкой на мою тарелку. Фартучек запорхал возле меня, и — о счастье! — в моей тарелке еда! Еще бы съесть все это правильно… Но, как оказалось, наши правила этикета недалеко ушли: вилка в левой руке, нож — в правой. Я все-таки посматривала на маман, чтобы не сделать чего-нибудь неподобающего — не хотелось опять привлекать к себе внимание. Марья Петровна не ела — только держала в руке вилку. Зато ела Полина — чем вызвала явное неудовольствие маман. Так, понятно, дамам полагается делать вид, что они обедают. Тут маман встала — это, оказывается, сигнал: мужчины поднялись, и она пригласила их в кабинет — кофе и коньяк, можно курить. Дамы остались за столом ждать чай. Здоровая баба приперла самовар. Кухарка что ли? Столовую посуду заменили чайной. Чай мне не понравился — веник и веник, но остальные хвалили, ахали. Существо в чепчике оказалось бойкой старушенцией, производящей много шума и пьющей чай с сахаром вприкуску. На чепчик ни маман, ни Полина внимания не обращали.

— Поля, иди к себе! — произнесла вдруг Мария Петровна.

Толстушка Полина от неожиданности уронила кусок бисквита в чашку с чаем. Маман сдвинула брови. Этого оказалось достаточно, чтобы за столом остались чепчик, мадам и я.

— Что сказал Сурмин? — вопрос был задан мне.

— Насчет чего? — бисквит был на самом деле вкусный, и я не видела причин, почему бы его не слопать. Возможно, это повлияло на мою дикцию, и маман напустилась на меня:

— Не говори с набитым ртом! И не пей, пока не проглотишь! Сурмин тебя подозревает?

— Меня все подозревают!

— Так кроме тебя больше и некому!

— Но это не я!

По правде сказать, меня одолевали сомнения: я же не знала, что делала Анна до того момента, как я очутилась в ее теле. Может, это как раз она, да еще и с сообщником? Надо бы разузнать побольше об этой Анне Федоровне Назарьевой… Пока я слушала свои мысли, маман продолжала свою речь, все более закипая:

— Ты и вправду ничего не помнишь? Что-то ты же должна помнить! По-моему, ты притворяешься! Завтра соберется консилиум, и тебя разоблачат. Позор на весь свет — дочь — убийца! Но даже если ты и вправду сошла с ума… Сумасшедшая дочь — ненамного лучше дочери-преступницы! Хорошо, отец не дожил, не увидит такого стыда! Вот, полюбуйся! — и разгневанная мамаша протянула мне газету.

"Петербургская газета" — буквы располагались дугой вверху страницы. Оказывается, сегодня двадцатое ноября, суббота… И год, действительно, 1909… Бабка в чепчике продолжала прихлебывать чай, потихоньку подтащив к себе тарелку с бисквитами. Она что, глухая?