Здравствуй, Фобос! - [12]

К вечеру у гостей все перемешалось в голове: «динамо-живопись» и египетская скульптура с головами птиц и зверей, тяжелая пышность старых домов, выстроенных «под античность», электромобильные потоки, смелые наряды женщин, полицейские… Кстати, полицейские почему-то запомнились лучше всего. Если судить по старым американским фильмам, облик «фараона» не менялся уже лет тридцать-сорок. Это должностное лицо продолжает являть собой нечто вроде символа страны — теперь уже в большей степени, чем любые небоскребы. Небоскребы-то есть везде, а вот такие красавцы — только в Штатах. Стоят они, как правило, в одинаковых позах: ноги широко расставлены, руки за спиной. Сейчас, по летнему времени, на них серые рубахи с короткими рукавами, с расстегнутым воротом: брюки заправлены в высокие ботинки. Повсюду значки, эмблемы, бляхи, шевроны… На груди портативная, все время включенная рация, еще какие-то перебегающие огоньки. Широкий кожаный пояс спущен на самые бедра, к нему привешены блестящие наручники, рожок с патронами, дубинка. Все открыто, все без чехла, так и кричит: «Бойтесь, уважайте, перед вами — сила!» Большой старинный револьвер практически весь снаружи, только ствол засунут в кобуру. Ну какой же полисмен без «кольта-45»! Образ, созданный книжками-комиксами, кинолентами, телепередачами: рыцарь закона, грозный и справедливый, герой без страха и упрека… Может быть, это двадцать раз не соответствует действительности, но «фараон» производит впечатление…

Друзья долго не расходились по номерам, засиделись в гостиной у Волнового. Наконец Игорь Петрович решительно выгнал всех спать. Последним выходил Тарханов. Руководитель делегации остановил его незаметным для других знаком.

— Что? — встревоженно спросил Семен.

— Да так, мелочи. — Волновой оглянулся по сторонам, как будто их могли подслушать. — Ты… ничего не заметил, когда мы сегодня ездили по городу?

— А что я должен был заметить?

— Не знаю. Конечно, может быть, мне показалось… но все-таки я раза четыре за день видел одну и ту же оранжевую «тойоту». Она шла за нами, как приклеенная, и почти не отставала.

Тарханов поднял левую бровь и сказал со вздохом:

— Диагноз могу поставить сразу. Детективная лихорадка, вот как это называется. Ты мне еще в Москве не понравился со своими подозрениями…

И вышел.

Ночь миновала вполне спокойно. А утром Стив подвез четверых гостей до станции монорельса. Вылетать в Майами должны были с другого аэропорта, Флойд-Беннетт; стремительный воздушный поезд добирался туда пятнадцать минут, электромобилю на забитых транспортом улицах понадобилось бы не менее часа. Коротенькое радушное прощание, объятия по-американски (здесь обнимаются и хлопают друг друга по спине даже малознакомые люди); Марина советует Стиву «по возможности не быть пессимистом» и вообще побывать в Советском Союзе. «Наверное, я так и сделаю — вы занятные ребята, я никогда таких не видел!» — отвечает мулат; зубы его сверкают в улыбке, а глаза печальны…

Промелькнули внизу бесчисленные крыши — причудливыми надстройками и антеннами, соляриями, площадками для вертолетов. Кое-где поезд бежал мимо стеклянных панелей — дома поднимались выше опор дороги, уходили к легким утренним облакам. Блеснула мутная гладь узкого пролива Те-Нарроус, понеслись похожие друг на друга кварталы Бруклина. Наконец, словно благодатная долина в горах, открылся зеленый провал между подоблачными башнями — поле аэродрома.

Их ожидал светло-кофейный «Эльф» с голубой полосой вдоль фюзеляжа, маленький и нарядный, точно игрушка. Машина стояла в секторе частных самолетов, поскольку принадлежала Хартманну. Очевидно, старик намеревался устроить советским делегатам прием по высшему классу. Сам он не прилетел из Майами — гостей встретили флегматичный непрерывно жующий верзила — пилот и сухонький, похожий на японца ассистент председателя АКМ. Впрочем, говорил он как стопроцентный янки, а фамилия его была Мэнсфилд. После традиционных объятий и похлопываний ассистент предложил незамедлительно взлететь. Пилот забрался в кабину (было странно, что он там помещается), Мэнсфилд подхватил чемоданы…

Игорь Петрович откашлялся, вероятно, справляясь с волнением, и вдруг сказал неожиданно громко, будто с трибуны:

— Извините меня, ради бога, мистер Мэнсфилд…

— Меня зовут Джек, — скромно улыбаясь, поправил тот; но чуткая Марина была готова поклясться, что рубаха-парень Мэнсфилд вдруг здорово забеспокоился и узкие глазенки его стали колючими.

— Ладно, Джек… Вот какое дело! — Волновой почесал в затылке. — Я забыл передать очень важные документы… одной нашей торговой фирме в Нью-Йорке. Только сейчас вспомнил — старею, прямо беда… — Он оглянулся на Тарханова, как бы ища поддержки, но Семен отвернулся и неприязненно поджал нижнюю губу. Вид у Волнового стал совсем не «генеральский», растерянный; он развел руками. — Придется вам, значит, лететь без нас… Мои глубочайшие извинения мистеру Хартманну! Кстати, он все еще не заменил левую почку? Три года назад на семинаре в Москве жаловался…

— Кажется, нет! Я не говорю с шефом на такие темы… — замотал круглой головой Джек. — Но… как же так? Неужели нельзя отложить? Сегодня ведь сбор, завтра пленарное заседание…