Здрасьте, я ваша тетя - 2 (с половиной) - [6]

Стингам уже разодрал на себе робу, готовясь расправиться с Бабсом, когда до него дошел смысл слов, сказанных сокамерником.

- Ты это че, правда? – по его щеке прокатилась слеза. – Но я это, читать не умею.

- О, я тебя запросто научу, как пишется «какашка», как пишется «Джон Стингам – король плевков» и другие важные слова, предложил Бабс.

Однако, вскоре Стингам уже забыл то почтение, которое испытывал к Бабсу и вновь начал досаждать ему. Наш герой тоже не остался в ответе и научил его писать фразу «Джон Стингам – кретин», заверив, что тот пишет «Джон Стингам – король». Стингам за месяц исписал этой фразой полтюрьмы, выламывая каждый раз для этого дверь камеры. Его должны были сажать за это в карцер, но начальник тюрьмы так смеялся, что решил его не наказывать.

Бабсу в итоге еще и досталось от Стингама, который в благодарность за обучение обломал спинку кровати об его же спину. В ответ он, встав пораньше, провел оголенный провод из лампочки к ведерку с парашей. Поэтому рано утром вся тюрьма была разбужена диким ревом Стингама, помочившегося на электропарашу. Чемпиона отправили в карцер транзитом через тюремный лазарет, а Бабс получил очередную передышку.

Так прошел год. Стингам и Бабс поочередно сменяли друг друга в лазарете и карцере. Одной из последних шуток Бабса было проведение электричества к железной двери. Надзиратель, Косой Хэнк со странной фамилией Падлус, принялся косить пуще прежнего, и вдобавок начал заикаться. Вбежавшие затем в камеру его коллеги с дубинками не стали разбираться и навешали хороших (ну, тех самых) обоим.

Первым в лазарете проснулся Стингам и, схватив первое, что попалось ему под руку, клизму, стал как-то нехорошо посматривать на Бабса. Тот, недолго думая, отсоединил капельницу к которой был подсоединен Стингам и опустил ее конец в утку, заставив груду мускулов дергаться как эпилептика.

Прибежавшие затем врачи, увидев это, повалились на пол от хохота, держась за животы. Стингам разъярился и принялся харкаться направо и налево, в результате чего стекла очков главврача лазарета украсились смачными плевками, а неосторожно раскрывшему от негодования рот его помощнику и вовсе угодило в самое горло. Бедняга захрипел, схватился руками за шею и, выпучив глаза, задохнулся.

«Смерть хирурга Херомантоуза наступила в результате попадания плевка в другое горло» - гласил протокол вскрытия. Пуще всего возмущался местный следователь, он же местный прокурор, в чьи обязанности входило расследовать преступления, совершенные на территории тюрьмы.

- Как же я докажу судье и двенадцати придуркам, что этот ублюдок Стингам насмерть заплевал доктора Херомантоуза? – вопрошал он, брызгая слюной на главврача, принесшего протокол вскрытия.

- Это ваши трудности, - отрезал тот. – А у меня сейчас другая проблема – где купить растворитель для очистки стекол очков.

После этого обогнать Стингама в первенстве тюрьмы не мог уже никто. Хотя многие сорвиголовы и пытались повторить его подвиг, плюя надзирателям в рот, как только те его открывали, чтобы выругаться или рыгнуть, но насмерть заплевать тюремщика не удавалось никому. Напротив, разъяренные надзиратели забили насмерть пятерых подобных претендентов, создав вокруг них своеобразный ореол мученичества.

Единственный, кто извлек из всего этого пользу, был наш любимый «тетя» – Бабс Баберлей. Он неплохо отдохнул в отсутствие Стингама, которого пытались осудить к виселице, но трижды адвокат без труда отбивал все обвинения, утверждая, «что захлебнуться в плевке это все равно, что утонуть в только что извергнутых экскрементах, накакать же больше, чем ты сам есть невозможно, а следовательно утонуть в нем можно только по собственной инициативе, посему уважаемый прокурор может попытаться провести следственный эксперимент в зале суда или открыть соревнования под девизом «Какай как мы, какай с нами, какай больше нас», до тех пор же, пока не доказано обратное, я буду стоять на своем, а именно, что мой подчиненный чист перед законом как стеклышко на очках главврача после применения растворителя».

Следует ли говорить, что каждый раз он доводил прокурора до стадии белого каления, а присяжных до неудержимого хохота; эту роль автор бы доверил Джиму Кэрри, поскольку адвокат все, что говорил сопровождал всевозможнейшими ужимками, гримасами и непристойными жестами, а именно в части предложения прокурору произвести в зале суда эксперимент собственноручно (в смысле собственнозадно) по утопанию в его же, прокурорских, а потому, наверняка, благоухающих, как иерихонская роза, экскрементах.

Звали этого адвоката очень по-пролетарски - Джон Буль, и он являлся прямым потомком того Джона Буля, которого вздернули на виселице за то, что в Лондоне не осталось ни одного жителя, которого он бы как следует, по полной программе не обругал, включая королевское семейство.

Вернемся же к Бабсу. Постепенно описывая то, как он провел целый год с того момента, как мы с ним расстались, мы подошли к тому моменту, когда перед Брассетом встала страшная, можно сказать неразрешимая проблема – как вытащить Бабса из тюрьмы.