Здесь русский дух... - [2]

Только Борису не суждено было прикоснуться к сибирским тайнам. Новый век преподнес ему много сюрпризов, но мысль покорить и освоить дальние сибирские земли не сгорела в пламени войн и розней этого века. Пришел час, и, справившись со смутным временем и восстановив Царский Престол, русский народ дал выход своей духовной силе в укреплении соборного духа во всех областях бытия. Подобное проявилось и в собирании отдаленных земель. Загадочная Восточная Сибирь открывалась для героизма первопроходцев, устремившихся, как говорили в старину, на «встречь солнца». Присоединение и освоение новых земель в суровых и необжитых местах — дело только крепких, сильных духом, терпеливых и смекалистых людей. Разве мало таких рождается на святой Руси?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая КАЗАЧЬЯ ВОЛЬНИЦА

1

…Весь май в тот год природа гуляла ветрами, принося с морей мокроту, пока в начале июня не показалось злое амурское солнце и не обожгло люто землю. Оно выпило влагу с полей, остановило бег ручьев и небольших речушек, повергло ниц поспевавшие тяжелые травы и нивы. Воздух стал сухим, раскаленным и недобрым. В таком нещадном пекле страдали не только люди, но и все живое. Лишь дети, в отличие от взрослых, не замечали адского климата. Загоревшие до угольной черноты, с шелушащимися носами и потрескавшимися белесыми губами, они весь день не вылезали из воды. Звонкое многоголосье слышалось вокруг. Так продолжалось до самого вечера, пока на берегу не появлялись родители и не прогоняли своих заигравшихся чад с реки.

— Васька, марш домой! Не канючь! Обедать не обедал — и от ужина теперь решил отказаться? — заводила какая-нибудь баба.

— Ты, Емелька, чего ждешь? Порки? — А это уже албазинский[1] казак пытается выудить из реки своего мальца. — Смотри, если не слушаешь отца-мать, послушаешься телячьей шкуры.

Тут же со стороны крепостных стен звучало призывное:

— Манька-а-а! Слышишь меня? Ночь на дворе. Гляди, утащит тебя чужеземец — будешь знать…

Чужеземцев-басурман, а так в крепости называли маньчжуров,[2] дети боялись больше всего на свете. Бывало, увидят на другом берегу спускающихся к реке конников в воинских доспехах, и тут же с криками бросятся врассыпную. Вслед им — хохот, вслед — громкая и непонятная речь. Река не слишком широкая — хорошо все слышно. Страшно! Вдруг враги пришли их, детишек, воровать, а потом продавать в рабство? Так по крайней мере объясняли детворе взрослые каждое появление маньчжуров, пытаясь приучить малышей к бдительности. Дескать, чужие жалости к православным не испытывают. Крещеные бы русских жалели.

Поэтому здешние святые отцы пытались распространить православную веру по всему Амуру. Одна вера приведет к миру, — говорили они. Крестили всех подряд, вообще не разбирая, кто какого рода-племени.

Вот и на Ивана Купалу назначили крестины. На Рождество Иоанна Предтечи никто не работает. Не рубят капусты и не берут в руки косаря, топора, заступа. Лучшего времени не найдешь.

Желающих набралось много, и их даже не смогла вместить ни одна церковь. Поэтому и решили поступить так, как поступил в свое время Иоанн с Иисусом, — крестить всех в реке.

…В день Рождества честного славного пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна с самого раннего утра далеко по берегу разнесся медный звон единственного в Албазине колокола, установленного на колокольне Воскресенской церкви. Народ поспешил в храм. У входа, стоя на высоком крыльце, их уже поджидал облаченный в золоченую ризу[3] с епитрахилью[4] и скуфью[5] приходской священник, отец Максим Леонтьев. С ним были диакон Иона в мятой длинной рясе и похожий на филина псаломщик Мирошка, одетый в кафтан из грубого и некрашеного крестьянского сукна. Если Леонтьев с Мирошкой гляделись довольно свежо и молодцевато, то Ионова морда походила на пожеванный какой-то тварью сапог. Этот здоровяк буквально засыпал на ногах, и даже не изъявлял желания приветствовать поклоном входящих. Ладно если б это происходило после всенощного бдения, а так любой завидевший Иону мог опознать в нем пьяного.

Впрочем, не он один пьянствовал в ночь, встречая приход Ивана Купалы. Все военное поселение гуляло на берегу, а с ним и монастырские. Спать пошли только с рассветом, поэтому даже колокол, созывавший народ на литургию, не смог разбудить иных гулен. Женщинам-то не привыкать рано вставать — нужно и на обед что-то сытное приготовить, и подобрать подходящие головные уборы. Ведь праздник, а по таким дням положено наряжаться.

Наладив женские дела, слабый пол стал поднимать своих мужей и чад, а те брыкаются и бормочут во сне бессвязные слова. Пришлось кого-то обливать холодной водой, а кого сгонять веником с мягких перин.

Ох и трудно русскому мужику вставать с похмелья! Не зря же в Европе эту мужскую беду кличут не иначе, как «русской болезнью», от которой всякий «прихворнувший» лечится по-своему. Одни снимают похмелье с помощью чесночного или лукового супа, другие — горячей овсяной кашей с кислым молоком, третьи — просто кружкой рассола. Иной придет в себя только после того, как ему на голову выльют ведро ледяной колодезной воды.

Что до казаков, то в таких случаях они обычно с силой брали себя за шкирку и так держали до тех пор, пока не проходила головная боль, а то и прикладывали монетки к глазам и ждали, когда им станет легче.