Здесь птицы не поют - [14]

Собака положила морду на колени Савельева и умные черные глаза пса требовательно попросили ласки.

Савельев потрепал любимца за уши.

— Вы его в честь песни так назвали? — спросил Рогозин.

— Атас? Ты про «Любэ»? Господи, какие люди все одинаковые! Нет, что ты! — засмеялся геолог. — Атас по — якутски значит просто «приятель». Мы ведь с ним большие друзья.

Он гладил огромную башку похожего на волка пса, а тот довольно урчал.

— Хороший Атас, хороший. Я, когда еще щенком его увидел, не смог удержаться, чтобы не купить. Такой, знаешь, серьезный волчонок. Да, дружище? — Савельев схватил собаку за уши и неожиданно лизнул пса в черную пуговицу носа.

Атас сначала раздраженно сморщился, а потом принялся частыми движениями огромного розово — красного языка вылизывать свой оскверненный нос.

— Теперь ему этого занятия на пару часов хватит, — хохотнул геолог. — Шесть лет дурню, а все на это попадается! Поздоровайся с Виктором, Атас.

Собака отвернулась от Савельева и стала разглядывать несущийся мимо берег, словно там появилось что‑то запредельно интересное. Нос облизывать пес не прекращал.

— Атас, собака! Быстро поздоровайся с Виктором! — приказал Ким Стальевич.

Пес не тронулся с места, но как бы нехотя поднял правую переднюю лапу и протянул ее Рогозину. Голову при этом Атас демонстративно отворачивал в сторону.

Рогозин принял лапу, легонько ее потряс и отпустил.

Лапа тоже была внушительной — тяжелой и сильной.

— Атас любит в тайге бывать. Это не по зимней Москве бегать, где лапы всякая химическая дрянь разъедает. Здесь для него родина. Место, для которого он приспособлен лучше всего. Хотя, конечно, родился он не здесь.

— Хороший пес, — сказал Рогозин.

Он больше любил котов. Особенно ему нравились коты крупных пород — британцы, турецкие ваны, само собой — мейн — куны и саванны, но и в отличие от большинства кошатников, и к собакам мог тоже снизойти. Но ненадолго.

— А Доцен… Перепелкин далеко пошел? — спросил он чтобы не молчать.

— У него еще своя программа есть, — ответил Савельев, доставая из кармана затрепыхавшую на ветру карту. — Я б тебе объяснил, но тебе это будет скучно и малопонятно. Он ведь твердовик — камни ищет. А я все остальное. Для меня основное — нефть и газ, а для Игоря Семеновича почти все сгодится. Мы вот здесь сейчас, а Игорь Семенович с командой должны быть где‑то… вот здесь. А идем мы вот сюда и искать станем вот в этой округе.

Палец геолога путешествовал по карте, замирая в некоторых местах, изображая круги и квадраты в других. Рогозин ничего не смыслил в чтении карт, издавна считал, что страдает «топографическим кретинизмом» и не стремился от него излечиться, полагая, что есть специально обученные люди, которые всегда лучше него знают, куда, как и на чем лучше ехать. Незабвенное фонвизиновское «извозчик довезет» Виктор возвел в абсолют и даже немного бравировал этим своим свойством. Перемещения по городу он давно доверил автонавигатору, просто слепо следуя голосовым инструкциям: «через двести метров поверните направо, через пятьсот метров развернитесь» — и, когда не зевал, всегда приезжал в нужную точку. Единственные карты, в которых он более — менее разбирался — это схемы московского и питерского метрополитенов.

На его взгляд Савельев дурил ему голову, показывая на карте совершенно одинаковые места, которые просто в принципе невозможно было отличить.

— Вот, Витя, видишь, два русла идут почти параллельно три десятка верст, а вот здесь протока отклоняется к востоку? Мы вот здесь идем, а Перепелкин вот за этой грядой холмов. Здесь всего‑то километров шесть — семь расстояние. Только им противоположный берег реки обследовать нужно. С ним два моих аспиранта, материал для диссертаций ищут. Хорошие парни. Петр и Кирилл. Опытные ходоки. С такими нигде не пропадешь.

В этот момент Рогозину почему‑то стало нехорошо: в голову пришла мысль, что останься он в этих местах вдруг один, даже с картой и компасом, конец можно было предречь, не особенно напрягаясь. И мысленно Виктор себе поклялся никогда в этом нежданном приключении не отставать от знающих людей.

— А остановимся переночевать мы еще вот здесь и здесь, — ногтем подчеркнул Савельев пару мест на голубой ленте реки. — Не унывайте, юноша, — хмыкнул он, заметив и оценив озадаченное лицо Рогозина. — Не всем же нужно умение работать с картами? Хотя соваться в тайгу без оного я бы никому не рекомендовал. Но вы не бойтесь, у меня хорошие предчувствия. И Атас спокоен.

Эта странная манера геолога — общаться на «ты», но когда хотелось вставить снисходительно — покровительственное «юноша», переходить на «вы» — изрядно сбивала с толку, не позволяла определить степень доверительности отношений между Савельевым и тем, с кем он разговаривал. Постоянное скакание «ты — вы» создавало впечатление, что идет какая‑то игра сродни известной женской головоломке «дальше — ближе». К такому Рогозин тоже не привык.

Через час он сообразил, что Савельев из породы таких людей, которые, почувствовав благодарного слушателя, добровольно заткнуться не могут. Геолог трындел без умолку обо всем подряд: о каких‑то профилях, проложенных через болота в Томской области, о «белоленточниках» и несчастном Макаревиче, «на песнях которого вся страна мудрости училась». Говорил о собаках, о женщинах, которых называл «тетками», о космосе, о необходимости скорейшего перевооружения «советской, тьфу! — конечно же российской! Армии» и об интригах в своем институте. И все это он связывал в непрерывную и последовательную цепь событий, в которых из одного следует другое, а из второго — третье.