Здесь был Шва - [17]

Я решил дать ковёрной перебранке разгореться пожарче, после чего со звоном бросил вилку на тарелку:

— Ёшкин пёс! Да положите дубовый паркет, купите каждый по ковру, какой вам нравится, и постелите их!

— Поосторожней с вилкой, тарелку раскокаешь! — говорит мама.

— Что? А кто будет платить за дубовый паркет? — гремит папа. — Ты, что ли?

— А у моей подружки в дубовый шкаф не залезают козявки, — сообщает Кристина.

— Значит, он не из дуба, а из кедра, — поясняет мама.

— Нам тоже надо бы соорудить кедровый шкаф, — говорит папа.

На том перепалка закончилась, перейдя в бесконечную беседу на разные отвлечённые темы, а я вернулся к передвиганию еды по тарелке. Никто даже не заметил, что я положил конец ссоре — точно также, как никто не обратил внимания, что я ничего не ем. Иногда я бы мог потягаться с самим Шва.

* * *

— Как думаешь, чтó он заставит нас делать? — спросил Шва, когда мы на следующий день медленно брели после школы к дому Кроули.

— Даже думать об этом не желаю.

Сказать по правде, я почти всю ночь только об этом и думал. Еле заставил себя сделать домашнее задание — ну, это я чем-то необычным не назвал бы; но на сей раз причина была не в телевизоре, не в видеоиграх и не в шлянии с приятелями по улице. Просто я ни о чём не мог думать, кроме пыток, которые учинит нам Старикашка Кроули. Однажды один учитель сказал, что моё воображение и мой аппендикс находятся примерно на одной стадии развития; но я с ним не согласен, потому что сейчас фантазия вовсю рисовала мне бессчётное число самых разнообразных мучений. Кроули, например, может заставить нас вычистить свой загаженный собачьим дерьмом патио с помощью зубных щёток — я слышал, такое практикуется в армии. Или пошлёт нас с каким-нибудь поручением к мафиозным боссам, а те возьмут да и намнут нам бока; ведь такие богачи, как Кроули просто обязаны знать кого-нибудь из этой братии. А что если он заставит нас избавиться от кучи трупов, сваленных в подвале под его рестораном? Знаете, в три часа ночи, когда ворочаешься в постели, всё кажется возможным. Так что всё у меня с воображением в порядке — живое и здоровое. Вернее сказать, живое и больное.

— Сдаётся мне, мы ещё пожалеем, что нас не забрала полиция, — говорю я Шва.

В ресторане в это время дня — около трёх — сидело совсем мало посетителей. Мы назвали свои имена метрдотелю, который, как я подозреваю, служит Кроули заодно и швейцаром в тех редких случаях, когда к Старикану кто-то отваживается прийти.

— А, — сказал швейцарометр, — мистер Кроули ждёт вас. Следуйте за мной.

И он буквально поплыл вверх по парадной лестнице — плавно, как будто это был эскалатор; потом провёл нас через неиспользующуюся часть ресторана, забитую старыми пыльными столами и стульями. Затем мы прошли по коридору, ведущему к двери в личную резиденцию мистера Кроули.

— Мистер Кроули, мальчики пришли, — постучав, доложил швейцарометр. Из-за двери донеслись лай и стук когтей по полу. Затем я услышал, как отодвинулись засовы, и Кроули открыл дверь, в то же время своей коляской блокируя псам выход.

— Вы заявились на пять минут раньше, — сказал он таким тоном, будто мы заявились на полчаса позже.

Мы вошли, Кроули закрыл дверь. Один из псов взвизгнул — ему на мгновение прищемило нос. Ну, вот мы и дома.

Домашний халат у Старикашки был своеобразный — кажется, такие называют смокингами. Именно обрядившись в нечто подобное, профессор Плам заявился на бал, чтобы убить полковника Мастарда подсвечником[19]. Кроули выудил из кармана пригоршню собачьих лакомств и швырнул через плечо — чтобы его питомцы дали нам спокойно побеседовать.

— Я решил приговорить вас обоих к выполнению общественно-полезных работ сроком на двенадцать недель, — объявил он. — Мистер Бонано, с этого дня и до конца срока вы будете отвечать за грехи. Вы, мистер Шва, отвечаете за добродетели. Работать будете каждый день столько времени, сколько вам потребуется для полного выполнения ваших обязанностей, но уйти с неё раньше пяти часов вечера вы ни при каких условиях не имеете права. А теперь приступайте!

Я взглянул на Шва, Шва взглянул на меня. Я чувствовал себя так, будто меня вызвали к доске объяснять теорию относительности Эйнштейна, вот только в этом случае, думаю, докопаться до смысла не смог бы и сам Эйнштейн, если бы ещё был жив.

— Ну чего вылупились, как имбецилы? Не слышали, что я вам сказал?

— Э-э… — промямлил я, — слышали. Грехи и добродетели. А теперь не были бы вы так любезны повторить то же самое на таком английском языке, который поняли бы люди, которым… м-м… меньше девяноста?

Он уставился на нас из-под нахмуренных бровей. Смотреть волком — это у него получалось просто здорово. Потом проговорил — медленно-медленно, словно обращаясь к умственно отсталым:

— Семь добродетелей и семь смертных грехов. Comprendo?

— Oigo, — сказал я, — pero no comprendo.

«Слышу, но не понимаю». Наконец-то два года мучений на уроках испанского окупились! Надо сказать, оно того стоило — ради удивления, нарисовавшегося на лице Кроули. Старикан явно не ожидал, что я окажусь дебилом только наполовину.

— Ну вот, — пробубнил Шва. — Теперь ты вывел его из себя окончательно.